— Вызывай наших ребят, поедем пообедаем, —
распорядился Ильгар. Гасан поднял трубку телефона.
Не люблю, когда меня зовут таким способом. Чувствуется
почерк бандитов. Никакой конспирации, никакой подготовки. Приезжай, говорят, и
сидят там сразу вдвоем. Разве такие заказы делают при свидетелях. Даже при
очень близких. Хотя эти двое, кажется, компаньоны.
Вообще не люблю всех этих «черных» — чеченцев, азеров,
лезгин. Насмотрелся я на «черных» в Афгане, на всю жизнь хватит. Правда, в
последнее время среди заказчиков встречаются и они. Но это очень редко. Южные
группировки имеют своих дешевых боевиков, вызывают из гор пачками, те и
стреляют на улицах. Правда, глупо стреляют, не серьезно. Никакой подготовки,
никакого умения. Серьезные задания им поручать, конечно, нельзя, но для
устрашения азиаты вполне подходят. Налетят целой ордой, постреляют и снова к
себе домой.
Когда вызывали, я уже тогда понял — война, счеты сводят. Так
потом и получилось. Хотят, чтобы убрали лидера грузинской группировки, будто я
его не знаю. Его вся страна знает. А своих посылать боятся — могут
промахнуться, ошибиться. Да и не выгодно. Другие банды знать будут, кто убрал
этого Резо. Значит, нужно вызывать меня.
Не люблю я иметь дело с такими заказчиками — жадные, наглые,
недоверчивые, еще торговаться начинают, как на базаре. Недавно нанимала меня
одна такая группировка, тоже пытались торговаться, но я сразу ушел, не люблю
споров. Мое дело требует тишины.
Конечно, сначала я в ту квартиру не пошел. Три часа вокруг
ходил, видел, как они своих людей отослали. На инвалида никто внимания не
обращал, вот к ближе и подобрался. Ребята-охранники уехали, а двое их боссов
остались на квартире. На всякий случай я проверил все соседние квартиры,
обзвонил, обошел. В таких делах пустяков не бывает. Может специально меня
вызвали мои бывшие заказчики, хотят убрать, об этом тоже всегда помнить нужно.
Тем более, если заказчиков двое. Правда, все было нормально, и я пошел на
встречу.
Сначала заехал в соседний переулок, остановил свой
инвалидский «запорожец» и переоделся. Потом еще раз проверил подъезд и поднялся
наверх.
Молодой мне сразу не понравился, платить отказывался,
ругался. Другой постарше, видимо, поопытнее. Но и этот сначала опасался, деньги
давать боялся. Дурачок, не понимает, что смываться я не буду. Не выгодно. Один
раз продинамишь, второй раз получишь пулю в лоб. Честным быть вообще трудно, но
экономически выгодно. Говорят, это девиз американцев. Не знаю, в Америке
никогда не был.
Конечно, я знаю, что я сукин сын. Но у каждого сукина сына
должны быть свои принципы, иначе трудно вообще существовать в этой системе
ценностей.
Я ведь не всегда был таким. В свое время я был офицером,
командиром роты десантников, неплохим снайпером. В восемьдесят восьмом, уже
перед самым окончанием войны меня угораздило поехать в эта командировку в
Джелалабад. Тогда там шли тяжелые бои.
И ведь ничего особенного не было. Просто мы ехали на БМП,
когда нас начали обстреливать на дороге. Мины рвались совсем рядом, но мы к ним
уже давно привыкли и не обращали никакого внимания. Но моя сука ждала меня на
повороте. Снаряд разворотил бок БМП и хлестнул меня по руке. В первый момент я
даже не понял, что произошло. Потом вижу идет кровь. Моя кисть, оторванная,
лежит на полу.
В газетах сейчас много пишут, как спасают отрезанные руки
или ноги. Не знаю, как у других, а у меня даже не пытались. Просто зажали мне
рукав, чтобы перестала идти кровь, и продолжали бой. Потом в больницах врачи
полгода уверяли меня, что я счастливчик, не умерший от заражения крови. Они
говорили это столько раз, что я поверил, даже оставшись без руки. А потом я
вернулся домой.
Вы все помните это время. Подлец Горбачев пудрил всем мозги,
обманывая весь мир и свою страну. Везде стали переходить на талоны — и
карточки. В магазинах ничего не было. Рубль обесценился, а мне платили
нищенскую пенсию инвалида 2-й группы. Правда, успели дать бесплатный
«запорожец» как участнику войны. Но от этого легче не было.
В общем у меня была неплохая жена. Немного взбалмошная, но
неплохая. Неплохая, пока у меня обе руки были на месте. Я пытался устроиться на
работу, но кому я был нужен? Тогда еще даже не было частных сыскных бюро, и мой
опыт просто пропадал.
Жена терпела год, два, а потом ей все надоело. Мы и раньше
ругались; как принято в обычных семьях. А теперь жизнь стала просто невыносимой.
Она начала измываться над ребенком, моим единственным сыном,
крича, что он отродье своего отца-неудачника. Причем сына она, конечно, любила
по-своему, но при мне обращалась с ребенком демонстративно грубо, бросала ему
еду с криками «на, подавись» или толкала его, когда он оказывался на ее пути.
Ребенок начал пугаться, заикаться, но ее уже трудно было остановить.
Может, она была права. Кому нужен такой инвалид, как я. А
жить на мою пенсию и ее зарплату мы не могли. Я терпел ее издевательства почти
два года, но когда она однажды снова начала пилить меня, уверяя, что неудачно
вышла замуж, я вспылили наговорил ей кучу гадостей. Она потеряла голову, после
моего ранения она была словно не в себе и бросилась на меня. Ногти у нее всегда
были длинные, и она буквально исполосовала мне лицо сверху донизу.
Правой рукой я мог ее только оттолкнуть, а потом оделся и
ушел из дома. Навсегда.
Хорошо еще, что корешей много было по прежней службе в
Афгане. Вскоре повсюду стали возникать частные сыскные бюро, и я нанялся в одно
из таких учреждений. Хотя работал я там мало — месяцев пять. Вскоре меня нашел
Рябой и предложил мне попробовать на новой работе.
Конечно, сначала я боялся. Очень боялся. Одно дело, убить
человека, душмана там, в Афгане. Другое дело, здесь, в Москве или Ленинграде. В
Санкт-Петербурге убийств такого рода быть не может, там все благородные, а вот
в моем родном Ленинграде теперь людей убивают просто так, среди бела дня.
Помню, как все бежали голосовать за Собчака — герой, оратор, такой борец за
демократию. А я тогда всем говорил, — что он дерьмо. В партию вступил уже
во времена Горбачева всего на год и тут же вышел. А болтунов я всегда не любил.
Когда он повышал голос и начинал благородно обличать кого-то, я вспоминал
нашего лейтенанта Абрамова. Тот тоже всегда любил обличать, а сам прятал от
ребят сало и тушенку. Вот с тех пор и не люблю обличителей и борцов за идею.
Всегда прикрывают своей борьбой шкурный интерес. Правда, есть несколько святых,
но не о них речь. Теперь, конечно, все в один голос ругают Собчака, припоминают
ему все прежние грехи. Раньше думать нужно было, когда этого обличителя
выбирали. Кричали даже: такого в президенты, такого в премьеры.
Сильно сказал? Ничуть. Мне моя сука-жена все время говорила,
что я ничтожество. А вот Собчак настоящий мужчина. «Под такого я легла
бы», — говорила она мне, намекая, что все равно рано или поздно мне
изменит. И вы хотите, чтобы я любил этих демократов? Не будь этих перемен,
совсем по-другому сложилась бы и моя жизнь. Как мой дедушка, я был бы частым гостем
пионерских и комсомольских сборов, когда ветераны войны рассказывают о своем
героическом прошлом. Участник войны, боевой офицер, к тому же инвалид — в
бывшем Советском Союзе мое будущее было гарантировано. Хорошая работа, на
которую можно вообще не ходить, приглашения на все торжественные мероприятия,
квартира, машина, дача — все вне очереди. Все для инвалида войны. В разрушенной
России мне могли показать только кукиш. И посоветовать идти зарабатывать деньги
самому. На мою инвалидскую пенсию я мог купить только два кило колбасы или
прокатиться на такси до аэропорта.
