- Осторожнее, егоза, не покалечь Варюшку, не лишай дознавателя помощницы, - посмеиваясь пожурил младшую дочь Алексей Петрович. – Кстати, а чего же это Всеволод Алёнович к нам не пожаловал? По-родственному, так сказать.
От этих слов батюшки Аннушка прыснула и звонко расхохоталась, Софья Васильевна покачала головой, а Варенька закраснелась и тихо, чуть слышно прошептала:
- Не до гостей нынче Всеволоду Алёновичу, он еле жив остался.
Аннушка ахнула, со смесью испуга и любопытства глядя на сестру, матушка побледнела и прижала ладонь к груди, а Алексей Петрович нахмурился, строго посмотрел на жену и младшую дочь, чтобы, боже упаси, причитать и с расспросами лезть не начали, и коротко кивнул:
- Пошли ко мне в кабинет, там обо всём и расскажешь.
- Но, папенька, - протестующе пискнула было Аннушка, однако под строгим взглядом отца сникла и побледнела, чуть слышно проворчав себе под нос. – Вот всегда так, самое интересное мимо меня проходит. И всё потому, что меня угораздило родиться самой младшей!
- Идём, егоза, чаю с вареньем вишнёвым откушаем да слугам прикажем, чтобы к ужину накрывали, - Софья Васильевна мягко взяла дочь под руку и повлекла к столовой, но дочка мягко вывернулась, звонко поцеловала мать в щёку и прощебетала:
- Прошу меня простить, маменька, но Юленька просила всенепременно сказать, когда сестрица со службы вернётся.
- Поди опять какую-нибудь шалость затеяли, проказницы? – Софья Васильевна честно постаралась выглядеть строгой, но глаза лукаво смеялись. – Ладно уж, ступай, сама все распоряжения сделаю. Только к ужину не опаздывайте!
Аннушка поспешно кивнула, спеша как можно быстрее укрыться от строгого матушкиного ока. Пробегая мимо, хотела было постоять под дверью папенькиного кабинета, да не осмелилась: ежели сестрица узнает, что за ней подсматривают да подслушивают, то обидится страшно и точно ничего не расскажет. А страх как хочется узнать, что же такого сдеялось, что могучий Зеркальщик чуть богу душу не отдал!
Юленька неспешно листала альбом, в котором хранила милые сердцу рисунки, душещипательные стишки, шутливые и романтичные послания и прочие дорогие для девушки вещицы, когда в комнату подобно порыву ветра влетела Аннушка.
- Ой, сестрица, ты не поверишь, что я узнала! – выпалила она, возбуждённо сверкая глазами и даже чуть подпрыгивая на месте от переполнявших её чувств.
- Судя по тебе, что-то невероятное, - усмехнулась Юленька, бережно закрывая альбом, пряча его в ящик стола и старательно проворачивая ключ в замочной скважине. – Неужели к тебе решил посвататься Его Императорское Высочество?
- Да ну, принцессой быть скука смертная, - отмахнулась Аннушка, - а вот сестрица у нас такое приключение пережила, что просто страх! Зеркальщик чуть богу душу не отдал, Варенька сама измученная вся, точно призрак неупокоенный!
- Да что ты, дурёха, болтаешь-то такое! – прикрикнула старшая сестра на младшую и торопливо перекрестилась. – Неровен час и правда беду накликаешь, сумасбродка!
Аннушка поспешно хлопнула себя по губам, перекрестилась и тоном очаровательной малышки, коей невозможно отказать, пролепетала:
- Сестрица, милая, прости меня. Ты же знаешь, мой язык порой впереди разума бежит, вовремя остановиться не успевает. Как хорошо, что вы с Варенькой всегда рядом!
Уловка многажды опробованная на всех членах семьи, не подвела и в этот раз. В глазах Юленьки заплясали весёлые огоньки, уголки губ дрогнули в улыбке, хотя голос оставался нарочито хмурым:
- Ладно уж, егоза, бог с тобой. А Варенька сказала, что такое с ней приключилось?
Пухлая нижняя губка младшей Изюмовой обиженно дрогнула.
- Нет, она сразу к папеньке поспешила. Беседа у них в кабинете тет-а-тет сейчас идёт. Я хотела под дверью послушать, да не насмелилась.
Юленька выразительно вздёрнула бровь, мол, ты да не насмелилась, но вслух говорить ничего не стала, наоборот, кивнула одобрительно. Ежели дело не государственной важности, Варенька и сама обо всём поведает, а коли дело серьёзное, то и лезть в него не стоит, как бы пустым любопытством хуже не сделать, сестрица-то не пряниками на ярмарке торгует. А вот позабавить, чтобы развеять хоть немного, отогнать тучи чёрные, думы мрачные, можно. Юленька усмехнулась, покосилась на сестрицу, выразительно прижала пальчик к губам. Аннушка понятливо кивнула, к двери подскочила и наружу осторожно выглянула. Прислушалась, не слышно ли матушкиного голоса, не идёт ли кто в покои к барышням, по сторонам огляделась, но, к искреннему девичьему облегчению, коридор был пуст.
- Чисто, - заговорщическим шёпотом выдохнула Аннушка, поворачиваясь к сестре. – Нет никого. Папенька, видать, с Варенькой ещё беседу ведёт, а матушка в столовой.
Юленька довольно улыбнулась, опять потянулась к заветному ящику, открыла его, пошебуршала немного, не столько нужную вещицу разыскивая, сколько сестрицу поддразнивая, а потом достала нечто, завёрнутое в серый шёлк.
- Что там, ну, что там, Юленька? – заканючила Аннушка, подпрыгивая на месте от любопытства. – Ну дай, дай посмотреть!
Сестра подняла вещь повыше, строго погрозила пальцем:
- Из моих рук смотреть будешь. Мала ещё близко разглядывать.
- Ой, там что, подарок тётки Катерины, да? – глаза у Аннушки вспыхнули, словно у вышедшей на охоту кошки. – Тот, что она тебе тайком от матушки передала, да?
Тётка Катерина в семействе Изюмовых была тем самым чудом, без коего ни одно почтенное семейство не обходится. Кем именно она приходилась, никто толком не помнил: то ли была внучатой племянницей первой жены деда Алексея Петровича, то ли сводной сестрой тётки кума со стороны Софьи Васильевны. Лет дама была весьма почтенных, сама порой шутила, что всех святых, коим поклоняются, ещё в колыбели застала. И то ли в силу преклонных лет, то ли из-за врождённой склонности к эпатированию почтенной публики тётка Катерина говорила и совершала порой очень странные вещи. Например, утверждала, что женщина должна иметь равные с мужчиной права, и ежели у неё таковое желание будет, то может даже делами купеческими заняться, а то и вовсе Отечество в кровавых баталиях защищать. Даже имена называла сих особ, в тяжкие годы не побоявшихся облачиться в мужские доспехи и взять оружие в руки. Барышни Изюмовы, особенно средняя и младшая, восторженно ахали и мечтательно поднимали глаза к потолку, а Алексей Петрович всенепременно замечал, что сии воинственные особы, если не складывали буйные головы на полях сражений или на костре по обвинению в ереси и колдовстве, всенепременно оставались на всю жизнь одинокими. На возмущённые вопли дочерей, почему женихи столь дерзко манкировали отважными девами, глава семейства с усмешкой пояснял, что дев-воительниц за дев никто и никогда не считает, только за соратников, мужей, одним словом, а вступать в брак с мужчиной противно законам божеским и человеческим. Дочери печально вздыхали, укоризненно качали головами, сокрушаясь о несовершенстве этого мира и узости мужских взглядов на жизнь, а тётка Катерина пренебрежительно махала сморщенной, словно птичья лапа, рукой и заявляла, что девица может спокойно и счастливо прожить и без обременения себя узами брака. Юленька, с восхищением читавшая иноземные романы, всенепременно ужасалась, как же можно не познать любви, на что тётка заявляла, что любовь и без венца познать можно. И даже детишек прижить, если судьба так сложится. На этом, самом пикантном и интригующем месте, в беседу непременно вмешивалась Софья Васильевна и отправляла дочерей по каким-нибудь делам: поторопить слуг с самоваром, принести шаль либо шкатулку для рукоделия, поставить цветы в вазу или же продемонстрировать тётушке сшитый недавно наряд. Когда барышни, исполнив матушкины наказы, возвращались в гостиную, тётушка уже мирно толковала о прежних временах, с удовольствием обсуждала столичные сплетни, до коих была великой охотницей, либо же и вовсе дремала, пригревшись у камина. Пикантная беседа более не начиналась, зато в следующий визит тётки Катерины к Изюмовым всё повторялось наново, и Софье Васильевне опять приходилось искать предлог, чтобы выслать дочерей из гостиной. Не раз и не два старушке тактично намекали, что её беседы не подходящи для нежных девичьих ушей, но Катерина лишь отмахивалась лениво:
