Но Клим лишь отчаянно мотал головой, не желая ничего слушать. Кучер яростно сплюнул на землю, зло сунул оружие в голенище сапога и резко вскинул руки вверх:
- Всё, не скули, не трону я это отродье. Видишь, даже нож убрал, видишь?!
Трактирщик, судорожно всхлипывая, разжал пальцы, и топорик с глухим стуком упал на пол. Прохору только этого и надо было. С тяжёлым звериным рыком он бросился на подельника и мощным ударом отшвырнул его к стене. Сам не удержался на ногах, полетел следом, упав на Клима и для надёжности ещё пару раз ударив его головой о стену. Чтобы не лез со своим дурацким раскаянием под руку и в следующий раз умнее был. Когда трактирщик обмяк и затих, Прохор медленно поднялся на ноги, трясущейся рукой утёр пот со лба и повернулся к вжавшемуся в стену мальчишке, опять принявшему свой истинный облик.
- Ну что, щенок, - кучер усмехнулся и медленно вытащил нож из-за голенища сапога, - кончилось твоё время. Молись. Можешь поплакать, маму позвать.
Всеволод упрямо стиснул зубы и гордо выпятил подбородок. Молить о пощаде он явно не собирался. Прохор медленно подошёл к мальчишке, вцепился ему в волосы, задирая голову вверх и открывая для удара тонкую беззащитную шею, на которой пойманной пичужкой билась синяя жилка. Кучер плавно поднял нож, крякнул, намечая удар, и тут проклятый мальчишка с силой ударил его ногой в пах. Рыкнув от боли, Прохор завершил удар, даже почувствовал, как распадается живая плоть под лезвием, но огромные серые глаза не закатывались, продолжая двумя огнями выжигать душу. Резкая ослепительная вспышка отшвырнула кучера на уже остывающее тело трактирщика, а когда Прохор проморгался и подскочил к стене, мальчишки уже не было. Только цепь чуть слышно позвякивала так и не открытыми кандалами.
***
Анфиса металась по комнате, снова и снова нетерпеливо выглядывая в окно. С момента отъезда кучера прошло уже несколько часов, вечер постепенно сменялся ночью, а вестей всё не было. Конечно, можно было предположить, что подельник Прохора (в то, что мальчишку похитили какие-то случайные разбойники, Анфиса не верила) после отъезда дружка увёз мальчишку как можно дальше, но зачем? Они ведь были уверены, что всё пройдёт как надо. Ха, наивные ротозеи, нашли с кем бодаться! Да она таких олухов на завтрак сырыми ест! Так где же этот чёртов кучер, куда он запропастился? Неужели рискнул ослушаться её приказа? Да нет, быть такого не может, опасения за собственную шкуру вкупе со звериной жестокостью и алчностью не позволят Прохору увильнуть. Он убьёт мальчишку и принесёт пропитанный его кровью платок, только вот когда? Когда?! Завтра утром Михаил будет связываться с эстернатом, чтобы узнать, как его ненаглядный сыночка обустроился. Анфиса скрипнула зубами. Ох, как не по нутру был ей весь этот маскарад, как опостылело изображать перед соседями и прочими никчёмными глупцами любящую и заботливую мать!
В дверь коротко постучали.
- Я же приказала меня не беспокоить, - рявкнула Анфиса, и услышала почтительный, дрожащий от страха голос горничной:
- Прошу прощения, госпожа. Кучер Прохор, которого вы отправили утром в карете с Всеволодом Михайловичем, вернулся один…
«Идиот, - зло подумала Анфиса, - он сейчас весь дом на уши поставит, недоумок».
- Зови его ко мне, - рыкнула барыня, торопливо поправляя платье и пытаясь придать своему лицу выражение встревоженной озабоченности. – Живо!
Через несколько минут, показавшихся Анфисе вечностью, дверь распахнулась, и в комнату ввалился всклокоченный и окровавленный Прохор. Прямо на пороге рухнул на колени, вцепился в волосы и заревел разбуженным среди зимы медведем:
- Матушка-государыня, прости раба твоего, холопа нерадивого! Не сберёг я кровиночку твою, люди лихие на карету напали, пограбили, а Всеволода-то нашего свет Михайловича зарезали!
Из коридора донеслось сдавленное аханье и причитание, кто-то чуть слышно заплакал, кто-то зашептал молитву, кто-то грузно осел на землю.
«Зашевелилось, царство комариное, - мрачно подумала Анфиса, старательно изображая скорбь, неверие и испуг, - ну, сейчас начнётся потеха!»
Барыня уже открыла рот, чтобы издать горестный вопль, как вдруг в коридоре возникла суматоха: кто-то решительно расталкивал слуг, прорываясь к барским покоям, явно не скупясь на оплеухи и затрещины.
«Интересно, кто это такой смелый ко мне в покои ломится?» - отстранённо подумала Анфиса, издавая горестный вопль и падая лицом на атласные, специально ради такого случая подготовленные подушки.
В комнату, чуть не наступив на Прохора, ввалилась растрёпанная Паладья, вскинула на барыню безумные глаза и заревела ещё громче кучера:
- Ты! Это ты, змея подколодная, ведьма проклятая, сгубила Севушку! Он тебе всегда был осиновым колом в груди, это ты, ведьма, разбойников наняла!
Словами распоясавшаяся прислуга не ограничилась, бросилась на опешившую от такого откровенного неповиновения Анфису и вцепилась ей в короной уложенные на голове косы. Барыня испуганно взвизгнула, поначалу даже не вспомнив о своих колдовских умениях.
- Прекратить! – раздался из коридора оглушительный голос Михаила, и вся прислуга сухим горохом прыснула прочь от покоев барыни.
Прохор тоже ужом попытался выскользнуть, но Михаил решительно наступил ему на спину, пригвождая к полу:
- Прекратить шум и вопли! Паладья, немедленно отпусти барыню, безумица! Эй, Тихон, схватить эту спятившую бабу, да всыпать ей на конюшне триста плетей. После, если жива будет, на псарню сволочь, там её место отныне.
Крепкий, словно зрелый дуб, Тихон с двумя своими такими же могучими и молчаливыми братьями поспешно заломили Паладье руки, предусмотрительно так ударив в живот, что бедная женщина согнулась пополам, отчаянно хватая ртом воздух. Нечего ей языком зря молоть, народ смущать. И так слишком много ушей лишнего услышало. Ну да ничего, коли языки в пляс пустятся, их всегда оборвать можно будет… прямо с головами дурными, чтобы наверняка.
- Как ты, Анфисушка? – Михаил, продолжая попирать ногой Прохора, с ласковой заботой посмотрел на жену.
Та опять спрятала лицо в подушках, простонала отчаянно:
- Сгубили… Соколика нашего разбойные сгубили… Он, он, душегуб проклятый, их на сыночка нашего навёл!
Трясущийся палец Анфисы обличающе ткнулся в сторону кучера. Михаил посерел, пошатнулся, словно бы его с силой толкнули в грудь, и одними губами прошелестел:
- Всеволода убили…
- Не сберегла, батюшка, - завыла Анфиса, обхватывая голову руками и раскачиваясь, - вели распять меня на воротах!
Губы Михаила исказила очень нехорошая усмешка, в глазах заплясал дурной огонь:
- Зачем же тебя? Ты говоришь, кучер разбойным моего сына сдал? Вот его на воротах и распнём. Эй, слуги, выполняйте приказ!
- Пощади, батюшка! – взвыл насмерть перепуганный Прохор, но Анфиса щёлкнула пальцами, и язык перестал слушаться кучера.
