Потянул со скамейки. Поставил рядом, но так, чтобы не касалась меня нигде больше, кроме ладоней. Протянул вторую руку… медленно, очень медленно… кончиками пальцев коснулся ее щеки, провел вниз к подбородку. Она ощутимо вздрогнула, но не отстранилась. А потом и вовсе закрыла глаза — видимо, чтобы не так бояться.
И я с бешено стучащим сердцем, словно у меня самого всё происходит впервые, медленно наклонился и поцеловал ее в уголок губ. Просто прикоснулся, успел ощутить мягкость полной нижней, вишневый аромат дыхания и, уже отрываясь, буквально силой заставляя себя самого прекратить то, что еще и не началось толком, столкнулся со взглядом ее широко распахнутых глаз.
— Что, Катя? — может, ей плохо? Может, в обморок сейчас упадет? Горько усмехнулся своим мыслям — вот и наступил тот момент, Изотов, когда от твоего поцелуя женщины теряют сознание!
Она долго задумчиво рассматривала мое лицо, а потом сказала:
— Ничего неприятного в этом, вроде бы, нет. Впрочем, было слишком мало, чтобы понять.
Ах, мало тебе было! Ничего не поняла? Ее размышления были восприняты мною, как чистой воды провокация. И я, естественно, сделал то, что сделал бы на моем месте любой нормальный мужик — начал склоняться к ее губам снова!
И понимал, конечно, ЧТО для нее значит обычный для всех других поцелуй — пальцы в моей руке были так напряжены, что казалось, их свело судорогой. Катя затаила дыхание, а я остановился на расстоянии нескольких миллиметров от ее губ и ждал… Долго ждал, наблюдая за Катиными трепещущими ресницами… Наконец, ее глаза распахнулись и… теперь уже так, глядя в них, я поцеловал по-настоящему…
44 глава. Катя
— Мне нужно уехать. Понимаешь, — шептал он в мои волосы, прижимая к себе за плечи, гладя по голове, лежащей на его плече. — Она под кайфом была. Проснется — натворит каких-нибудь дел! С собой что-то… Завтра перед отъездом верну ее в клинику обратно.
А мне отпускать не хотелось. Я стояла бы вот так вечно — в круге его рук, ошарашенная, расслабленная, восхищенная. Я сама себе напоминала нагретый воск — еще пару градусов добавь, по пальцам растекусь, ноги слушаться перестанут, так и осяду на асфальт перед домом! В голове была каша из обрывочных мыслей и ощущений! Но все они фоном размытым служили для одной, самой главной, которая пульсом в висках билась — держись за него, Катя! Крепко держись! Это — твой последний шанс, твое спасение… твое счастье… Не зря ведь ты, не позволяющая даже сестре себя касаться, ему, Марку, малознакомому, чужому, МУЖЧИНЕ! позволяешь! И вовсе не страх, вовсе не отвращение испытываешь, когда он прикасается! А что? Понять бы! Разобраться бы в собственных чувствах…
А губы… губы каждое движение, каждое прикосновение его запомнили, вкус его, дыхание его… Его стон, когда попыталась повторить, своими губами захватить, удержать его язык, так легко, так просто, так естественно, так нежно… проникший в мой рот! Пульсом в голове стучало: "Боже мой! Боже мой!"
Пыталась сосредоточиться и понять, наконец, его слова. Ругала себя за то, что слышу только голос, а смысла не понимаю… Кроме одного — уехать хочет!
— Нет!
Руки, до этого не подозревавшие даже, что тоже, как и он, могут позволить себе обнять, прижать, потрогать, вдруг опомнились, подчиняясь однозначному приказу мозга, вцепились в его куртку на спине, в кулаки ткань сжали.
А страх-то никуда не делся! Он все также, словно я срослась, сжилась с ним, заполнял каждую клеточку тела, царапал тонкой иголкой сердце. Только бояться можно разных вещей. Можно бояться других людей. Можно бояться чужих прикосновений. Можно бояться всего мира. А можно… оказывается, можно бояться потерять то внезапное, то неожиданное, что чудом в твою жизнь ворвалось! Всю степень случившегося я еще не осознавала, но уже твердо поняла — крепко держись, Катя! Другого такого у тебя никогда не будет! Другого… не надо…
— Что "нет" Катюша? — он отодвинулся, хитровато улыбаясь, немного щурясь — фонарь возле подъезда недавно починили, и он сейчас ярко светил прямо Марку в лицо.
— Нет, значит, не отпущу!
— Ого! — засмеялся он. — Дайте-ка посмотрю — ты ли это, Катюша! Или мой поцелуй сделал из скромной пугливой Барышни смелую…
— Дурочку? — закончила за него.
— А-а, пусть будет и дурочку! Я согласен! Главное, будь такой всегда!
— Э-эй! Не-ет! Так нечестно! — опомнилась я.
— Да, шучу я, шучу! Ты чего так близко к сердцу принимаешь? Должна уже к моему юмору привыкнуть!
— Привыкнешь тут с тобой… То поездки по всей стране… То жена…
— Мне чудится или в твоем голосе проскальзывают нотки ревности? — обрадовался Марк.
А я не хотела спорить. Потому что не знала, как это ревность. Что это за зверь такой? Может быть, это, и правда, ревность была — вот та странная мысль, появившаяся в моей голове там, у Марка в квартире, о том, что она, та женщина, которая все права на это имеет, все-таки не должна его касаться! Но пока не хотелось об этом думать…
— Марк, ты голодный? — понимала, что вряд ли она его кормила, раз под кайфом была, да и запахов готовившейся еды в квартире я не запомнила. А он ведь с дороги.
— Я… — он почему-то запнулся, начав отвечать, но потом продолжил, снизив звук голоса практически до шепота. — Я очень голоден, Катя. Потому что то, чем могла меня… хм, накормить Инна, я есть не стал! Расшифровываю для скромницы-Барышни. Глупо и неправдоподобно прозвучит, но скажу все равно. Она меня врасплох застала. Физиология, блин! Я не ожидал, что она так сделает и сексом с Инной заниматься не стал бы. И не стал. И не стал совершенно не потому, что ты нас увидела… Блядь! Я бы ни за что себе не поверил на твоем месте!
Но Катя Семёнова… она же ненормальная! Ей же все можно! Обрадовавшись этой странной мысли, я благополучно поверила каждому его слову, вырвалась, наконец, из объятий, схватила Марка за руку и строго сказала:
— Сейчас поднимаемся, ты быстро поешь, а потом сможешь уехать.
Не стала говорить ему сразу, ЧТО буду делать я сама, пока он будет есть… А у меня был план.
45 глава. Марк
Пока Катя накрывала на стол, я заглянул к Маришке. У ее изголовья горел ночник. Его точно не было два дня назад. Катя позаботилась, не иначе. Чтобы моей девочке ночью не было страшно. Спит на животе, смешно сопит, уткнувшись личиком в подушку. А на голове — хитрые косы, зигзагами выведенные, тонкими прядками заплетенные. И одета она во что-то новое, другое, чего в гардеробе не было и при Инне быть не могло — комбинезон какого-то зверя-не зверя, с хвостом, желтого, с черными пятнами — жирафиха, что ли? Капюшончик с ушами… Хм. Катя купила?
— Марк! — позвала она, чуть приоткрыв дверь в комнату. И я, поцеловав дочку в лоб, быстро вышел на кухню.
Катя выглядела виноватой.
— Что? Борщ пересолила? — со всей возможной строгостью спросил ее, надеясь, что поймет мою шутку.
