Моя майка как-то быстро оказалась задраной вверх. И я толком ничего не успела понять, как обнаженной груди коснулся сначала показавшийся неожиданно прохладным воздух комнаты, а потом… губы Марка! И конечно, я испугалась, подсознательно, видимо, ожидая грубости и боли! И вцепилась обеими руками в его волосы, чтобы оторвать от себя, оттолкнуть! Но… вдруг поняла, что это не так, как я думала… что это — горячо, влажно, очень-очень нежно… и волосы у него мягкие, густые, и они так удивительно плотно наполняют мои ладони, так льнут к ним, словно живые, словно им тоже приятно меня касаться.
Не замечала, что уже не отталкиваю, а наоборот, зарываюсь, легко потягиваю за пряди, ласкаю его голову… И хоть я внимательно следила за всеми действиями Марка, стало неожиданностью, когда он выпустил изо рта сосок одной груди и вдруг приник во второму. И, видимо, решив, что я готова к другой, более активной ласке, не просто, взяв в рот, погладил языком вершинку, как делал до этого, а всосал, втянул моментально сжавшуюся плоть, чуть прижал ее зубами, заставляя меня балансировать на грани между страхом ожидания боли и… удовольствием…
В ушах глухо запульсировало и поэтому я не сразу поняла, что вот этот сдавленный писк произвела сама! Зато он, конечно, это понял. И над скомканной у моего горла майкой, над моими бесстыдно выставленными влажными на вершинках грудями, вдруг поднялось его лицо.
Я уже многое знала о Марке. Я уже почти научилась читать его эмоции, понимать, когда он шутит, когда серьезен. Сейчас у него был очень довольный вид! Словно у кота, вдоволь напившегося жирных сливок. И пока его лицо приближалось к моему, пока его глаза осматривали мои губы, я размышляла над тем, чему это он так радуется. Но когда его растянутые в улыбке губы накрыли мой рот, когда пошлый язык влажно обвел контур моих губ и, не встречая сопротивления, толкнулся внутрь, все мысли из головы исчезли… все мысли… все страхи… все воспоминания…
Только эти движения, только его потрясающий вкус, мятный, словно перед тем, как сюда, ко мне идти, он заглядывал в ванную и чистил зубы… И мне самой хотелось убедиться в том, что мне этот вкус не чудится, что Марк, действительно, так восхитительно пахнет. И я убедилась… Просто вытолкнула его язык, своим обвела его рот, повторяя его недавние действия, скользнула в глубину и, опьяненная поцелуем, совершенно не чувствовала поначалу, как он расплющивает своими бицепсами мою грудь, как рука его пытается найти кромку резинки на моих пижамных шортах.
Потом, когда осознала, когда поняла, что происходит, когда попыталась сбросить с себя, невольно коснулась бедром каменного члена, снова твердого, снова огромного, он отпустил губы, и, не позволяя мне запаниковать, зашептал, глядя в глаза:
— Помнишь, что говорил? Только поласкаю… Ничего больше. Не бойся меня. Ничего против воли… Не смогу против воли…
Я не хотела этого. И не понимала, почему ощущаю влагу между ног, когда свожу их, стремясь закрыться, не позволить ему! Не понимала, почему внизу живота все горит и тянет, почему мне хочется не плакать, нет! Почему мне хочется жалобно хныкать, зажмурив крепко-крепко глаза!
Изумленное "А-а-ах!" сорвалось с губ, когда настойчивые пальцы все-таки накрыли лобок, когда легко скользнули по предательской влаге, раздвигая лепестки плоти. И я еще осознавала, что в тот момент, когда палец Марка коснулся изнывающего клитора, все-таки чуть не сбросила его с кровати — выгнулась так сильно, что он едва удержался рядом. А потом, как безумная, металась по постели, не понимая, чего хочу — чтобы убрал руку или продолжал эту невыносимую пытку!
Я не знаю, отчего мой серый мир взорвался, рассыпая перед глазами разноцветные искры. То ли от уверенных движений чутких мужских пальцев, кружащих по моей плоти. То ли от ощущения трущегося об его кожу соска. То ли от неразборчивого шепота на ухо. И мне казалось, что я не теряла сознания, только на какое-то время выпала из жизни… а когда пришла в себя, рыдающая в голос у него на груди, чувствовала только нежные руки, беспрерывно гладящие, обнимающие, оберегающие… любящие руки…
54 глава. Катя
Я была рада, когда он заснул. Мне нужно было серьезно подумать. А еще лучше было бы, если бы удалось выбраться из крепких объятий, которые не разжимались даже когда Марк спал и посидеть подальше от него в тишине и, желательно, полной темноте. И вовсе не потому, что мне рядом с ним было плохо! Совершенно не поэтому. Просто думать связно не получалось, прижимаясь спиной и ягодицами к крепкому горячему мужскому телу, переплетаясь ногами, в обхвате его рук. Меня сводил с ума его запах и к нему не получалось привыкнуть — легкий поворот головы и я снова ощущула его! Меня сводила с ума горячая кожа на его руке — и я снова и снова поглаживала ее кончиками пальцев. Меня сводило с ума ощущение его силы, его мощи — сзади словно бетонной плитой привалило, не пошевелишься, не оттолкнешь! Но разве я хотела оттолкнуть? Разве теперь я могла оттолкнуть?
Я думала, что вдали от него смогу мыслить связно. И в какой-то момент, когда на свое имя, произнесенное мною шепотом он никак не отреагировал, приподняв тяжелую руку, я все-таки выбралась на свободу! Закуталась в собственный халат и уселась по своей извечной привычке на подоконник. Только и в окно не смотрелось тоже! Я то и дело поворачивала голову и проверяла — не проснулся ли, не смотрит ли на меня! С замиранием сердца вглядывалась в темноту. И не сразу поняла, что мне хочется… чтобы он проснулся!
Я пыталась анализировать, понять и решить для себя, что же все-таки произошло сегодня, но мысли крутились около Марка, над Марком, вокруг него… Я попыталась себя заставить пойти в его комнату и лечь спать там. Но даже сама мысль об этом отчего-то была мне неприятна. Поэтому, посидев с полчаса, ни до чего не додумавшись, а только отморозив себе босые ноги, тихонечко подошла к кровати и попыталась очень осторожно заползти с краю под одеяло. Только поднять руку Марка и устроиться на свое прежнее место смелости не хватило — так и улеглась кое-как лишь бы не упасть.
Когда он начал крутиться на узкой кровати, вообще испугалась и готова была убежать обратно к окну. Но Марк отвернулся к стене лицом и снова затих. Немного подумав, с тяжелым вздохом, прижалась к его спине, уткнулась носом в лопатку и тихонечко обняла рукой за талию. И если бы не бессовестные мысли о том, что он совершенно… просто абсолютно голый, заснула бы в ту же секунду! А так еще какое-то время лежала, думая о том, что мне впервые хочется касаться кого-то, что я впервые не просто терплю чужие прикосновения, а получаю от них удовольствие!
И как ни старалась не зареветь снова, слезы сами бежали из глаз… И я не заметила, как заснула.
Виктор Антонович Радулов никому ничего о Катенькином позоре не сказал, хоть она и была уверена, что, принеся в карету, тут же поднимет шум, жандармов вызовет и устроит скандал. Только он завернул ее в полуразорванное платье, укутал поверх него в пушистое покрывало, сорванное со страшной кровати, и отнес в карету. Но и усадив в неё, не оставил одну — довез до дома, шепча слова утешения, поглаживая по голове. Потом очень тихо, стараясь не разбудить слуг, так же на руках, внес сонную от пережитого, измученную слезами Катю в ее комнату. А потом сидел рядом, на её девичьей постели, успокаивал, держал за руку, пока она не уснула. Когда домой вернулись перепуганные Малейкины, которых о том, что Катя уехала, предупредил по просьбе Радулова слуга хозеяв, он, здраво рассудив, что Федор Игнатьевич всё-таки должен знать, что произошло, что подобное скрыть не получится, все им рассказал.
