– Прощаю, дочь-старшая-надо-мной. Я посмел остановить тебя, потому что… Пойми, Венди, Элейни не должна была его калечить, вернее, отдавать мне этот приказ. Она совершила зло куда большее, чем было необходимо. Да, он угрожал ее власти, но не жизни, а она сломала его жизнь ради своего… комфорта, и это все ей вернулось сторицей.
– А мы? – Венди опять завелась. – Мы все в чём провинились? Он всех нас лишил дома. Всем нам поломал судьбы!
– Изменил, – вдруг тихо произнесла Ники из своего угла, о ней успели все забыть и теперь с удивлением таращились.
– Я… Я просто не думаю, что все изменилось к худшему, – смущаясь, пролепетала она.
– Для тебя – да. А я лишилась матери и старшего отца! – Венди обхватила себя руками за плечи, будто ей было холодно или больно. – Когда я увидела их, искалеченных и пустых, когда они прогнали меня… А ведь могли и оставить при себе, заставить кормить и лечить… Я поклялась, что убью предателя, – тихо закончила она.
– Убей меня.
Меня передернуло от этих слов, Ландыши произносили эти слова так же – просяще.
– Ага, легких путей захотелось, – желчно выдала я. – Ну, уж нет, Самум, наворотил дел, отомстил – теперь расхлебывай. И не смей! Не смей ломать ее! – я ткнула в Венди. – Она белая! И не запятнает себя убийством слабого. Я уж промолчу о том, что убить себе подобного – все равно что проклясть себя. Она ребенок и не понимает этого, а ты понимаешь! И ты действительно мразь, раз подталкиваешь ее к этому.
Болотник опустил голову, ему действительно стало стыдно.
– Но сломанная клятва… – робко произнесла Венди.
– Отдай ее мне, – ласково предложил Шон. Венди смутилась, как смущаются от неожиданно дорогого подарка, а вот я кое-чего не понимала.
– Шон, тебя только что прокляли, а ты собираешься как-то забрать себе сломанную клятву. Ты мне еще нужен, знаешь ли.
– Ах, госпожа, – Шон заулыбался, шагнул ко мне и опустился на колени. Я смотрела на этот цирк в полном недоумении, он взял мою руку и поцеловал, вливая каплю силы.
– Нас, инкубов, выворачивает каждый закат, – капля силы, – Забирает все, – капля силы, – И любые проклятия в том числе, – капля силы. – Так что мы очень полезны, мы чистильщики, так сказать, – капля силы.
– Шон, я не Элейни, прекрати пичкать меня своей силой и встань.
Он, немного смутившись, подчинился.
– Вы чистильщики. И чего вам это стоит?
Шон затравленно оглянулся, не желая отвечать на вопрос.
– Забирается проклятье в полночь, а опустошается он на закате, – ответил Самум. – В эти часы его надо положить куда-нибудь под землю. Чтобы его не было слышно. А после заката забрать и покормить, чтоб не истаял.
Кажется, у меня волосы на голове шевелились…
– Но когда проклинают меня – все намного легче, – поспешил вставить Шон. – Самум сделал мне одолжение, оборвав себя.
– Это он себе сделал одолжение, – мрачно ответила я.
– Да уж, – подтвердил болотник. – Те ночь и день, когда ты валялся за тонкой перегородкой, были самыми длинными в моей жизни.
Я успела прийти в себя от этих новых знаний и выдала:
– Ладно. Я так понимаю, во время следующего заката ты избавишься от проклятия Самума, а через сутки, если ничего непредвиденного не случится, возьмешь проклятие Венди. И знаешь, Шон, ты слишком самостоятелен для того, кто почти тысячу лет был в рабстве.
Шон испугано глянул на меня, но увидев, что я не гневаюсь, промолчал. Уже успел понять и запомнить, что меня раздражают избыточные просьбы о прощении.
– А они все такие, – подал голос Самум. – Из суккубов и инкубов плохие рабы. То не думают совсем, то думают слишком много.
Это замечание меня полностью отрезвило и напомнило, с чего все началось.
– И все же, Самум, я хочу услышать ответ на свой вопрос, – твердо произнесла я. – Что значат пятна на вашем vis?
Болотник тяжело вздохнул.
– Это укусы-метки. Этот от Криспина де Майями, – он ткнул в горло. – Эти два от Лорел де Детройт, – указал на грудь. – На запястьях – Алехандро де Нью-Йорк. Видите? Побледнели. Может, совсем сойдут… Я раб многих хозяев.
– Раб? Укусы – рабские метки?
Я судорожно соображала: о том, что вампы ставят обычные метки, мне рассказал Седрик, а он тогда видел vis или еще нет? Я не смогла вспомнить.
– А разве вампы не ставят… ну обычных рабских меток?
– Это им ни к чему. Укусы заменяют все – универсальная привязка, – ответил Самум. – Через укус передаются и боль, и наслаждение.
– Меня сейчас стошнит, – звонко и зло выдала Венди.
– Но они ставят что-то похожее на рабскую метку? Они в принципе, вообще делают это?
– Я понял, о чем вы. Те несчастные… Понимаете, их кусало такое множество, десять, а то и больше вампов могут предъявить на них права…
Мне стало по-настоящему страшно.
– Так что тот черный шнур – это не рабская метка, это нечто большее. Мне думается, это нечто вроде ну… второго рацио, что ли… Рацио, которое перехватывает контроль, когда отдаются приказы… Ну, я так думаю…
– А вы заговорили о них по приказу?
– Не то чтобы… Я просто подумал, что когда со мной свяжутся, то спросят о них.
– Самум, я чую еще одно место гнили, – вдруг вмешался Шон. – Ты не должен врать умолчанием.
Лицо болотника исказил ужас, он перестал дышать.
Иногда я очень быстро соображаю, жаль, что не всегда.
– Прислали замену Алехандро?
Он заметно вздрогнул.
– Из Детройта?
Казалось, невидимая рука сейчас раздавит ему горло. Тут к болотнику подскочила Венди, обняла его и окутала холодно-белым vis-цветом жалости. В ее объятиях он смог вдохнуть.
– Умоляю, умоляю. Не надо таких вопросов, – задыхаясь, прошептал он.
В некоем ступоре я смотрела на эту странную картину: полуживой болотник в объятиях Венди, на ее лице жалость и тень брезгливости: с такой гримасой молодежь помогает немощным и дряхлым старикам.
Закрыв глаза, я попыталась собраться с мыслями. Ландыши!
– «Шон!» – я открыла связь.
– «Я забрал их. Когда провожал ярлов. Они дома», – тут же свалилось на меня.
– «Спасибо!»
От окатившей его теплой волны благодарности Шон не сдержался и светло, и польщено улыбнулся, но тут же снова нацепил маску невозмутимости, пока никто ничего не заметил.
– «Ярлы?» – вырвалось у меня. Все же мое любопытство неистребимо и вечно не вовремя.
– «Тори и Грэд».
– «Угу. Самума нужно спрятать. Но в дом я его не потащу. Куда ж его деть?»
