Дворники, шаркая метлами по асфальту, выползали на свои участки. Собачники, зевая, потянулись к маленькому островку, где их питомцы могли вдоволь набегаться, поэтому я еще больше казался окружающим странным, стоя посреди тротуара. Качнув головой, все же сплюнул себе под ноги и поплёлся обратно к сыну.
Стараясь приготовить завтрак из того, что осталось у нас, все думал об Ольге, вот уж въелась она мне в голову, не выбросить и не прогнать. Сам в душе не рад этому был. Жил ведь себе спокойно, и была у меня одна проблема — как воспитать сына, а теперь еще приходилось волноваться о малознакомой женщине. Как-то не принимал я во внимание тот факт, что она мне понравилась. Отмахивался, пытался не соглашаться, спорил с собственными порывами души, а сам с каждым мгновением больше осознавал, что запал на нее — на эту хрупкую девчонку, что напоминала воробья.
Тимофей с подозрением смотрел на батон, вертел его в руках, но пробовать не спешил. Даже понюхал, скривившись после.
— Пап, я в саду поем, там каша будет с утра, а это давай голубям отдадим, — изрек сын, поморщившись. Я лишь плечами пожал, сам понимая, что, скорее всего, мы сломаем зубы, чем разгрызем то, чем я предлагал сыну позавтракать. Хотя, если размочить в чае, то ничего так. Я-то ел с утра.
— Хорошо, собирайся, а то Ольга Петровна ругаться будет, что приходим поздно.
— Не будет, — пробурчал Тимофей, — она добрая и нас любит.
— Будто со своими не устает, — фыркнул я, убирая посуду в раковину.
— У нее нет своих пока что, — огорошил меня сын.
Я почему-то был уверен, что Ольга является мамой, а тут выходило, что… Какой-то огонек вспыхнул во мне, будто в отдалении зажегся маяк. Странные мысли полезли тут же в голову, но я лишь злился на них, не переставая одергивать себя на том, что я — инвалид и ей даром не сдался.
Ветер за эти часы лишь усилился, и солнце, что изредка показывалось из-за облаков, совершенно не радовало. Оставалось вжимать голову в плечи, поднимать выше воротники, отгоняя желание — вернуться домой. Тимофея практически приходилось «тянуть на буксире», кажется, этот хулиган ловко передумал идти куда-либо и мечтал лишь о мультфильмах и продавленном диване. Я же себе слово дал, что с сегодняшнего дня найду работу и вообще займусь чем-нибудь полезным.
Калитка скрипела на ветру, раскачиваясь из стороны в сторону. Этот мерзкий звук раздражал барабанные перепонки и привносил в душу неприятные ощущения.
— Ольга Петровна, — рявкнул я, набрав воздуха в грудь, стоило лишь войти в группу.
Какая-то мамаша вздрогнула от испуга, на что я лишь постарался мило улыбнуться. Тимоха принялся раздеваться сам, видимо, пощадив наконец-то мою нервную систему.
— Не орите, — раздался строгий голос, и уже в следующий миг навстречу мне вышла солидного вида дама в возрасте.
Ей было лет пятьдесят, и она ничуть не уступала мне по децибелам. Кажется, такая смогла бы и полком командовать, я даже плечи расправил, едва не выкатив грудь колесом.
— Простите, — собравшись, пробурчал недовольно. Мне-то хотелось видеть Ольгу, а не вот эту дамочку.
— Ольга Петровна будет во вторую смену.
— Почему? — вопрос сам собой сорвался с моих губ. Кажется, ничего умнее я придумать не смог.
— Потому что я вышла, — развела она руками, — или Вас что-то не устраивает?! — она окинула меня внимательным взглядом, потому скользнула по Тимохе, видимо, отыскивая сходство.
— Лариса Борисовна, — вмешался Тимка, кажется, понимая, что я иду ко дну со своей логикой. — Это мой папа, а Ольга Петровна… — замялся сын, ловя мой хмурый взгляд, что он там еще решил озвучить?!
— Дело есть к ней, — кивнул я, — насчет утренника.
— Точно, она просила подумать, — округляя глаза, выдал Тимка.
То ли мой сын знал что-то, о чем пока я не догадывался, то ли мужская солидарность в нем уже присутствовала. Кажется, он решил сделать все, чтобы его папаша не выглядел в это утро болваном перед этой грозной женщиной.
— Телефон не дам, — уперев руки в бока, сурово произнесла Лариса, сразу же указывая мне на мое место, еще так окинула взором неприятно, будто холодом обожгла. Задержалась им на моих ногах и только хмыкнула.
«— Ой, да и черт с тобой», — пронеслось в моей голове, и я, поцеловав сына в висок, поковылял к выходу.
Это утро нравилось мне все меньше и меньше.
То ли назло собственному внутреннему голосу, то ли просто дурак, но домой направился именно той дорогой, что вела мимо дома Ольги. На что рассчитывал — сам не знаю, но, увидев около ее подъезда своего бывшего одноклассника, взмахнул рукой, будто бы зная, как поступить.
— Генка, — окликнул я его, дополнив все громким свистом. — Генка Селезнев.
Мой школьный друг попытался сосредоточить на мне взгляд, похоже, утро было не только у меня поганым. Гена очень старался сфокусироваться, но лишь щурился и мотал головой.
— Кузьмин, — пробормотал он наконец-то, хихикнув, и вцепился пальцами в старенькую сливу около подъезда. Именно она в тот момент служила ему лучшей опорой. — Сто лет не виделись, Эй, дружище, как жизнь? На войне что ли потерял? — поинтересовался Селезнев, видимо, намекая на отсутствие ноги.
— Не, — покачал я головой, — в мирное время умудрился. Считай, производственная травма. Ты какими судьбами тут ошиваешься?
— Ну дык, — икнул Генка, — к бывшей приходил, она — зараза в долг давать не хочет, говорит еще предыдущий не вернул. Стерва какая. Всю кровь ведь выпила из меня, пока жили вместе.
— Ну раз выпила, чего поперся снова?! Сестру б попросил, — копаясь в ворохе воспоминаний, выудил я фрагменты из юности.
— А, толку-то, — отмахнулся Генка, грустно вздохнув. — Нет веры бабам.
Жизнь побила моего приятеля не слабо. Если к тридцати четырем годам я лишился части ноги, то Селезнев скатился практически на самое дно. При этом мне всегда казалось, что моя потеря — болезненна во всех смыслах, но она стоила того. Стоила жизни той девчонки. Интересно все же, как она сейчас, что с ней стало в итоге?! Несколько лет все ж прошло.
Иногда, когда я закрывал глаза — картинка сама появлялась в памяти. Ее темные волосы на белом снегу, мертвецки бледное лицо и кровь… Кровь, что струйками сочилась из ее виска. Она что-то кричала, хваталась за живот руками, на которые было страшно смотреть. Я лишь молился, чтобы эта несчастная не скончалась на месте. Готов, кажется, был отдать многое, чтобы вытащить эту дуреху. Нахрена она вообще туда… а, впрочем, это уже в прошлом.
Генка-то с дуру пить начал. Сначала на работе его подсидели, жена нет, чтобы поддержать в трудную минуту, пилить начала, в итоге он вообще потерял себя. Превратился в бродягу, дома почти не ночевал, предпочитая проводить время с дружками, где-то на теплотрассах. Обросший, небритый, грязный и вонючий… Понятно, конечно, что родственники старались свести все контакты с ним к минимуму.
