Шокирует ли меня это? Наверное, больше нет, чем да. Я, конечно, все эти годы была уверенна, что отцом мальчика является Тимур, но… глаза не врали. Да было что-то в том от Тима, как ни крути, но гены пальцем не раздавить, только все остальное в нем от Артема. Они словно под копирку. Отец и сын!
Но все равно от слов Тима мне становится не по себе. Вдоль позвоночника пробегает холодок, я судорожно сжимаю в руках сумку, ощущая, что гром грянул… следует ожидать настоящего ливня вскоре.
— Вы врете, — возражает его мама. — Сговорились, да? Она тебя шантажирует? Твоя Алена или Ольга, признавайся!
— Прекращай спектакль, — сделав шаг ближе к матери, склоняется Тим и медленно произносит, глядя ей в глаза. — Уже не выйдет обелить его имя, как бы вы не старались. Кстати, мам, а ты давно общалась с Вороновым? В курсе, что ему жить осталось мало?
Ее лицо бледнеет в одну секунду. Она пошатывается на ровном месте и взгляд становится стеклянным. Как по щелчку пальцев превращается из фурии в отшельника. Обхватывает руками собственные плечи, упирается взором в плитку под ногами и, мне кажется, что Тимур выкинул просто последний козырь.
— Откуда ты знаешь? — дрожащим голосом спрашивает она, вскидывая голову.
— Я с ним виделся недавно. Он много интересного поведал о Полине, моем рождении.
— Он ничего не знает, — делая шаг назад, повторяет его мать, как умалишенная, — он ничего не знает…
— Я бы не утверждал, если учесть…
— Стой, — вмешиваюсь я, не в силах больше смотреть, как он каждым словом уничтожает собственную мать. Какой бы она ни оказалась в итоге, но сейчас она женщина, родившая его, воспитавшая.
Тим замолкает, скалится, продолжая крепче сжимать мое запястье. Ему есть что сказать, но он держится, ровно до тех пор, пока мы не оказываемся в доме. Именно здесь его терпение лопается окончательно.
Наверное, на его месте я тоже бы не выдержала, да и сама пока толком не понимаю до конца, как не перечеркнула все после слов его отца…
***
Собрать бы вещи, да убежать из этого ада… Единственная мысль, которая настойчиво бьется в голове в данную секунду. Еще немного и, мне кажется, я взорвусь. Родители загоняют в тиски, давят своими претензиями, придирками. Ладно, отец, старший брат, но мама… Вот же черт возьми, от нее я точно не ожидал подобного. Самый близкий мне человек с каменным лицом произносит страшные слова. Они ранят, бьют, царапая душу, раздирая кожу в клочья.
Мне неприятно, горько, но держусь. Должен. Ради себя и нашего будущего с Аленой. Мы просто оказались заложниками чужих игр, попали в эпицентр и долгое время бегали, словно хомяки в колесе. Я мечтаю выбраться, разрушить все, что не давало мне свободы и просто любить.
Сжимая крепче ее ладонь, гляжу в глаза своему брату. Рядом топчется Ольга с видом победительницы. Да, свою войну она выиграла, кажется, просто ошарашив мою семейку признанием. Виню ли я ее? Скорее всего, нет! Она имела право на это, другой вопрос — почему именно сейчас и каким образом проделала, но она мать… и тоже устала таскать за собой тяжкий груз.
— Я не могла иначе, — произносит она тихо, обращаясь ко мне. — Он меня вывел. Довел до ручки, — всплеснув руками, добавляет Оля.
— Нормально все. Рано или поздно все бы узнали, да и Кир растет, пора, видимо.
— Почему я не удивлен? — засунув руки в карманы брюк, надменно интересуется Артем.
— Потому что ты знал прекрасно о целях матери своего ребенка. Сколько можно скрывать, прятаться и обелять себя? — усмехаюсь, смотря на брата.
Он делает вид, что крут, что до него не долетает вся та грязь, что Оля кинула, но, увы… Ему уже никто, кажется, не верит. Мы с Ветровой точно.
— Но почему? — робко спрашивает Алена. — Что такого в этом? Для чего потребовалось скрывать так долго истину?
— Кто-то боялся гнева папочки, требовал избавиться от ребенка, — озвучиваю правду, надеясь где-то в глубине, что Артему станет стыдно, но, похоже, зря. Губы его растягиваются в наглой усмешке. Ему плевать на прошлое, он и сейчас наверняка сделал бы так же, как и тогда.
— Он врет, Артем? — раздраженно фыркает мама. Кстати, а почему молчит отец, неужели ему нечего сказать?! Сомневаюсь!
— Мам, это же Тимур, — закатывает брат глаза. — Вспомни, сколько бессонных ночей у тебя было из-за его выходок, а головной боли после!
— Ты, — делаю шаг к брату, сжимая ладони в кулаки. Очень уж хочется съездить ему по физиономии, но ведь дал себе слово — выслушать сначала. — Проще всего апеллировать к чужим промахам, да? Свои ошибки признать не пора?
— Нет. Я ей предлагал большую сумму, а она? — бросил он косой взгляд в сторону Оли.
— Да пошел ты, — рычит мать его ребенка, явно желая запустить в Артема чем-то тяжелым. — Деньги? Копейки ты предлагал. Можешь сходить с ними в туалет. А папаша твой дико боялся, что я стану претендовать на ваше состояние, наверное, поэтому доплатил мне, чтобы заткнулась.
— Что? — настает, кажется, моя очередь хлопать ресницами. Папа? Какого, спрашивается, он в этой истории забыл?!
— То, — рычит Оля, — без него нигде не обошлось. Думаешь, я бы потянула такую жизнь на ту сумму, что ты давал мне, Тим? Конечно, нет. Ребенок требовал затрат, а квартплата, а все остальное. Этот же жмот забыл, что у него растет малыш. Он нас сразу вычеркнул, как тест показал две полоски.
— Пап, может, поделишься? — присаживаюсь на диван в гостиной, закидываю ногу на ногу и жду. Может, напрасно, конечно. Но очень хочется выслушать серого кардинала коим предстал мой отец.
— А зачем? — трет он подбородок двумя пальцами, явно плюя на всех сверху.
— Для полной картины, — не отстаю я.
— Уверен, что желаешь знать? А плакать в подушку не начнешь после?
— В отличие от вас во мне есть стержень, — улыбаюсь я, почему-то в этот момент вспоминаю Воронова.
— Идиот, — бурчит Артем, занимая место в кресле.
Его взбудораженный вид говорит сам за себя. Ольга еще будет трепать тому нервы и братик когда-то сам выкопал себе приличную яму. О чем, думаю, сейчас очень сильно жалеет. Куда проще было договориться с ней полюбовно, просчитав все заранее, но за него это сделал другой человек. Что же… папа с братом это заслужили!
— Странно, что твоя мать еще в порыве чувств не рассказала все, — начинает отец смеяться, а я перевожу взгляд на маму, отмечая, что она смотрит в одну точку, словно ей уже нет дела до происходящего.
Мне ее жаль. Но где-то очень глубоко внутри. В это мгновение ощущаю себя тряпичной куклой, мною всю жизнь играли родители, действуя в своих интересах.
— У меня только двое детей, — продолжает отец или человек, которого я считал так долго им?
Уже сам не понимаю ни черта, путаюсь, спотыкаюсь мысленно. Хочется встать под душ, смыть с себя всю грязь, ложь и ненависть.
