– Подтверждаю, – важно кивнула ведьма. – Зелье проверено экспериментально. И спасло от моего яда.
Дальнейшее Наина потом помнила не слишком отчетливо. Маги недоверчиво переспрашивали, магистр Артемиус, не стесняясь, хвалился учеником, задавались бесчисленные вопросы… по итогам которых совершенно уже замороченному Ратмиру решили присудить магистерское звание – конечно, только после запланированной серии экспериментов с его противоядием. При этом магистр Артемиус отважно заявил, что готов провести эксперименты на себе, и его дружно отговаривали. Все-таки возраст!
Запомнился лишь один из вопросов. Ратмир объяснял, для чего использовал сердце сфинкса, и зуб дракона, и перо жар-птицы…
А на вопрос о том, чем он стабилизировал зелье, воин-маг на миг замолчал, и лишь потом, мотнув головой, ответил:
– Кровь колдуна-оборотня.
И все согласились, что это было крайне рискованно, хоть и смело.
А Наина не слышала ничего больше. Маги не используют для зелий и артефактов собственную кровь – это непреложно. С каплей своей крови чародей может влить слишком много силы – и не суметь справиться. Колдун может погибнуть.
Нужны ли ей еще доказательства? Ради Алевтины Ратмир рисковал собой. Не в бою, как обязан каждый воин, а вот так – расчетливо и хладнокровно, вымеряя собственную жизнь по капле, сцеживая в свое зелье. Но не позволил себе уйти за грань – ведь тогда некому было бы завершить работу и воскресить царевну.
А потом, практически лишенный сил, еще и полетел на доклад к государыне Наине – и не сказал ни слова о том, чего это ему стоило. Должно быть, оттого она тогда так легко его и одолела… впрочем, колдун ведь и не сопротивлялся.
После же, едва дав воину оправиться, правительница снова отправила его на задание. На опаснейшее задание… и он справился.
Наина прикрыла глаза. Да нет, никаких здесь, пожалуй, больше доказательств не нужно. Наверное, Алевтина объявит о своем выборе на пиру. И она, Наина, благословит. Слово будет сказано.
Хороший выйдет царь.
Глава восемнадцатая, в которой гости пируют, а царевна находит разгадки
Наряд для пира Алевтина Игнатьевна выбирала с особым тщанием. Больно уж хотелось наконец перед богатырями показаться во всем блеске своем. Не оборванной чернавкой, не девкой в крестьянском платье, не чумазой ученицей, даже не воином – настоящей царевной-красавицей.
Ленты все перебирала, украшения. В одной из своих шкатулок неожиданно нашла небольшую парсуну, что дарил когда-то жених – на память. Надо же, а ведь ни уезжая, ни сбежав, об этой картинке так и не вспомнила. Ненадежная память оказалась. Девичья!
Художник, что парсуну малевал, чуточку даже польстил Елисею – на своем портрете тот выглядел красивым, точно девица. Под изображением гордо выпрямившегося юноши было подписано его имя на чужом наречии – Ulixes.
Хмыкнув, Алька отложила парсуну. Эх, Елисей, слишком долго ты блуждал незнамо где. Да и слава небу.
Сарафан голубой, серебром да жемчужным бисером расшитый. Серьги-орлики, монисто богатое, запястья самоцветные – чтоб глаз никто отвести не мог! А в волосы – витую шпильку со скромной незабудкой подколоть. Пусть любуются!
*
На пиру было… шумно. Алька, обводя глазами бесчисленные столы в большой зале, только диву давалась. А иноземцев-то сколько! Кроме официальных делегаций откуда-то и просто заезжие дворяне взялись. Вон, даже из Двунаседьмого султаната кто-то есть – их халаты и шаровары ни с чем не спутаешь. Они-то что здесь забыли? Султанат даже в союзный договор не входит, и в войне не участвовал. А вон, гляди-ка, явились праздновать да почтение заверять.
Хотя и знакомых лиц тут немало. Вон, к примеру, воительница Хильдур лихо опрокидывает в себя разом огромную кружку с брагой. Сильна… а после, выдохнув, с усмешкой говорит что-то сидящему рядом Савелию. А тот багровеет отчего-то.
А вон и Елисей. Совсем неподалеку сидит… выглядит слегка помятым и несчастным и, кажется, пытается декламировать свои стихи незнакомой улыбчивой толстушке в традиционном платье, какие приняты в Триждытретьем шляхетстве. Правда, улыбка толстушки все больше вянет.
Алька попыталась прислушаться.
– Увидел я когда тебя, все изменилось для меня! И сердце радостно взвилось, и все в душе оборвалось. Твои глаза – как солнца свет. О дева, дай же мне ответ! – вдохновенно бубнил королевич.
Как солнца свет… это белые, что ли? Али желтые? И светятся притом. Алька представила этакую раскрасавицу и вздрогнула. Про нежить какую стихи, что ли? Тогда ясно, почему все оборвалось-то. Хотя вот куда сердце взвилось, все равно непонятно. Тонкая она штука – поэзия.
Стихоплет между тем чуть повысил голос на особенно возвышенном моменте, и толстушка, дернувшись всем телом, сморщила рябоватое круглощекое лицо, торопливо что-то пробормотала и поднялась из-за стола.
Елисей неверяще распахнул глаза, однако в этот момент рядом с ним склонилась горничная Прашка, подливая браги из кувшина.
– Эка, барин, у тебя так складно получается! – мечтательно вздохнула она.
Глаза поэта радостно вспыхнули.
– О! Не ожидал я встретить столь тонкий вкус в девице простого звания…
– Вкус-то да, – Прашка энергично кивнула несколько раз. – С нашей кухни все вкусное! А вы, барин, стишков-то будете еще читать? Больно красиво оно!
– Конечно! – схватив горничную за руку, королевич потянул ее на место рядом с собой. – В наше время нечасто встретишь истинного ценителя…
Алька, хихикнув, отвернулась – чтобы обнаружить, что на свободное место по другую руку от нее уже громоздится давешняя толстушка.
Вообще-то место это было Наинино. Но правительница, как обычно, была чем-то занята – то ли очередных припозднившихся гостей приветствовала, то ли слуг распекала. И незнакомка решила, что никто не пострадает, если она втиснется на пустующий стул, угрожающе закряхтевший под ее весом. Затем схватила кружку и от души хлебнула браги, после чего пришлось вытирать липкие капельки откуда-то с третьего подбородка.
А и ладно, подумалось Алевтине. Все равно сегодня все запросто – за одним столом простые воины с послами да благородными дворянами сидят. Нынче все победителей чествуют, и члены царской семьи не чинятся. Как традициями Тридевятого заведено.
– Никакого покоя нет, – доверительно сообщила новая соседка Альке. – Поклонники всюду достанут! Верите ли, сил никаких нет. Ах.
Алька моргнула. Поклонники?!
– Не принимайте на свой счет, – вежливо пробормотала она. – Елисей – он всем стихи читает.
– Ах, – решительно махнула пухлой ручкой уверенная в себе девица, и Альку едва не снесло ветром. – И не утешайте меня. Где бы я ни появилась, это повторяется. Красота – тяжкое бремя… верите ли, в поединках за меня едва не каждый день дерутся! А ведь поединки запрещены в шляхетстве.
