— Товарищи, лесничество… это… надо, вот. Не пропадать же.
Гости ничего не поняли, как и я, переглянулись.
— Чо ты там мычишь? — вызверился Длинный, спровоцировав у дяди Николая компульсивное словесное излияние:
— Пропадут, говорю. Рубили зря, что ли! Лесничество мое. Елки, сосны… расти мешают, прореживать надо…
— По триста продавай большие, по сотне — маленькие, понял? — угрожающе прогудел Квадратный. — Понял, спрашиваю?
Лесовичок закивал. Потом замотал головой.
— Н-нельзя. Такую цену лесничество назначило. Н-нехорошо.
— Ах ты ж… — От витиеватой словесной конструкции Длинного у елок половина иголок чуть не осыпалась. — А ты послушай, гнида. Нехорошо, значит. А покупать патент, деньги немалые платить — хорошо? А потом по лесу с пилой за лесником ходить — хорошо? А он, падла, только самые стремные деревья дает срезать, мозги все вытрахал. А потом кучу денег отвалить за место, а? И тут ты приваливаешь со своими копеечными елками — здрасьте! А нам что теперь, сосать?
Длинный пнул оплеванную елку и шагнул к пятящемуся лесовичку.
Ясно. Это фарцовщики хотят, чтобы елки продавались по той же цене, что у них. Они готовились к сезону, заплатили всем, кому можно, а тут приезжает монополия в лице государства и ставит их раком. Но, с другой стороны, это не должно позволять перекупщикам ломить цену. Есть нормы, будь добр, соблюдай.
— Товарищ на государственной службе, — объяснил я. — Он не имеет права ломить цену.
— Ломить, значит, — Длинный тяжело и неровно задышал, отобрал арматурину у напарника. — А топить честных граждан, последнее отбирать — хорошо?
Мужики переглянулись. Длинный затрясся от злости и не стерпел, кинулся ко мне. Лесовичок взвизгнул и отскочил, я схватил елку и ткнул срубом в морду Длинного — он уклонился.
— Охренел? — взревел Квадратный.
Сперва я подумал, что это он мне, а оказалось — Длинному. Квадратный попытался его увести, но тот ткнул напарника локтем в нос — мужик зажал его руками, по пальцам побежала кровь.
— Помогите! Убивают! — звонко закричала армянка в красной куртке, которая продавала хурму, рванула прочь. Продавцы, которые уже собрали свой товар, но не успели уйти, уставились на нас в ожидании шоу.
Длинный с арматуриной оскалился и начал наступать на меня. «Эмпатия» подсказывала, что он готов убивать. Его напарник остался стоять, зажав нос, дядя Николай был где-то сбоку, но я его не видел — сосредоточился на противнике, потому что просчет может стоить мне жизни или пробитой головы.
Длинный хекнул, замахнулся, но не ударил, пытаясь обмануть ложным замахом, перекинул арматурину из руки в руку и ткнул вперед, целя мне промеж глаз. Спасла отменная реакция — я уклонился, и арматура прошла в паре сантиметров от моего лица. Я поднырнул под руку Длинного, бросился в ноги и завалил его на спину, да так, что он ударился копчиком, крякнул и выронил то, что позже могли бы назвать орудием преступления. Мгновением позже я уже оседлал его, перехватил руку и, зажав ее ногами, заломил так, что мужик взвыл и застучал свободной рукой по земле:
— А-а-а-а! Хорошо, хорош, сдаюсь! Сломаешь же, сука!
Его напарник, Квадратный, одной рукой зажимая нос, выставил вторую перед собой и загнусил:
— Бить бейте его, мужики, заслужил, кретин, а только ментов не зовите!
— Зови ментов, Саня! — высунулся из-за елки лесовичок. — Мало им, окаянным!
— Не лезь, дядя Николай, — отмахнулся от него я.
Поднявшись с лежащего подо мной беспредельщика, я нахмурился. Мужика мелко трясло, но теперь не от злости. «Эмпатия» обрушила на меня не то, чего сейчас больше всего хотел он, а совсем другие эмоции. Такую бездну отчаянья, как у него, я испытывал разве что после смерти жены. Не избить этого мужика захотелось, а обнять и заплакать вместе с ним. Похоже, эти два горе-бизнесмена и правда рискуют прогореть.
— Так, — проговорил я, — дядя Николай, до скольки у вас рабочий день?
— Пока рынок не закроют, — ответил он, выходя из засады.
— Но жена заболела, помочь некому, так?
— Так.
— Значит, не случится ничего страшного, если вы будете заканчивать в семь вечера?
Он промолчал, не соображая, куда я клоню.
— Понимаете, дядя Николай, нужно заканчивать в семь вечера, иначе эти два человека останутся без жилья и без работы. Надо, чтобы у них было хотя бы два часа с семи до девяти, чтобы поторговать.
Лесовичок, похоже, зла не таил.
— Правда?
— Да вот вам крест! — не веря своим ушам, Квадратный размашисто, совсем не по-советски перекрестился.
— Хорошо. Буду заканчивать в семь, мне же лучше, — пожал плечами лесовичок.
Квадратный в знак благодарности начал оттирать плевок с елки.
Я снова встряхнул Длинного.
— Бычить будешь?
— Не, — хрипнул он, — прости, бес попутал.
Я отпустил его. Прихрамывая, сутулясь, как побитый пес, он отошел, посмотрел на меня с уважением.
— Спасибо, брат.
Во как, уже и в родственники записали.
— По-человечески с людьми надо, — объяснил я, — по-доброму.
— От всей души спасибо, — сказал Квадратный. — Век помнить буду. Теперь и у нас торговля пойдет, не только госконторы торговать на рынке будут!
— А немцы будут? — непроизвольно соскочило с языка.
— Что немцы? — не понял Квадратный.
Я вздохнул, заметил подозрительное движение вдали и сказал:
— Валите отсюда, мужики, а то вдруг кто…
Пронзительно заверещал свисток, и я понял, что поздно. Ну точно, вон, от входа к нам идут двое, а за ними мельтешит кто-то в красном. Мужики попятились, но остановились, потому что и с другой стороны им наперерез шли предположительно милиционеры.
Квадратный сжал кулак, залитый кровью из разбитого носа, и поднес к лицу Длинного.
— Ну чо, допрыгался? А у меня условный срок… Ты за меня потарахтишь, да?
Мне волноваться было не о чем, но взыграло с детства впитанное недоверие к органам власти. Ну да, я герой. Но патрульному закон не писан, у него свой закон.
Вскоре стало ясно, что к нам спешит не милиция, а какие-то люди в черной форме, с дубинками и со значками «ДНД». Длинный и Квадратный ссутулились, защищая лица и полагая, что их будут бить. Вперед выбежала армянка в красной куртке, указала на них.
— Вот, они напали, сама видела.
— Мы ниче не сделали. Договорились, — прогнусил Квадратный.
— Ага, расскажи, морда твоя протокольная! — не унималась женщина.
Охранник несильно, больше для острастки его стукнул. Второй схватил за шиворот и поволок с собой, первый потащил Длинного, приговаривая:
