Игра не задалась с самого начала, я чувствовал, как отсутствие постоянной практики сказывается на технике. Если в студенческие годы я играл трижды в неделю и был в отличной форме, то теперь осталось с ностальгией вспоминать то время и не жаловаться на плохую игру. Голевых передач от меня не было, а в конце матча я сильно ударился головой о локоть Сереги в борьбе за мяч в воздухе. Я согнулся и схватился рукой за висок, Серега быстро подхватил меня, не давая упасть на траву. Когда я распрямился, то увидел, что Инна встала с места и испуганно смотрела на меня. Я успокоил всех, показал Инне большой палец, хотя сам понимал, что не будь ее на поле – я бы ушел в раздевалку, закончив играть досрочно. «Кончай хорохориться», – твердил внутренний голос.
Наскоро приняв душ после игры и попрощавшись с ребятами, я поспешил к Инне. Она стояла внизу около раздевалок и обрадовалась, увидев меня.
– Сильно позорная игра? – я спросил у нее, скривившись и не ожидая пощады.
– Что? Почему? – Инна вопросительно на меня посмотрела. Ее глаза так забавно и мило округлились.
– Я ужасно играл, растерял всю технику, – досадно признался я.
– Дань, – она мило улыбнулась, пожала плечами и тихо проговорила, – я совсем не разбираюсь в футболе. Мне все очень понравилось.
Я засмеялся ее робкому признанию и неожиданной похвале. «А чего ты ждал? Что все девушки любят футбол?» – подумал я.
– Спасибо, – произнес я со смехом. – Почему же ты согласилась пойти со мной?
– Ты и сам знаешь ответ, – сказала Инна, понизив голос. Мурашки пробежали по спине: я почувствовал томное, едва зарождающееся возбуждение от ее тембра и взгляда. Она смотрела на меня так, словно проникала в самую душу. У меня перехватило дыхание, а Инна продолжила, как ни в чем не бывало, своим обычным голосом. – Пойдем?
И взяла меня за руку. Разряд тока мгновенно прострелил меня, многократно усилив возникшее ранее желание. «Это еще что такое? Что она со мной делает?» – взмолился внутренний голос. Я крепко сжал ее тонкие пальцы, не обращая внимания на легкий испуг. Мы направились к машине, Инна спросила, не хочу ли я искупаться?
– Искупаться? – я немного опешил. И сразу же возразил себе: «Погода потрясающая, это же отличная идея». – Звучит идеально для такого жаркого вечера.
Инна хитро посмотрела на меня, улыбнувшись одним уголком губ.
– Что такое? – я не понял причину такого ее взгляда, а через секунду нервно засмеялся. – Да нет, я же про погоду.
Инна смущенно покачала головой и отвела взгляд, открывая машину. Я почувствовал себя полным дураком, а жесткий внутренний цензор уже точил ножи: «Что за двусмысленные фразы слюнявого подростка? Жаркий вечер – это про погоду, а совсем не про то, что я хочу тебя трахнуть. К чему эти пояснения?!» Я покраснел, Инна уже села в машину, а я стоял на улице в надежде, что неловкость улетучится.
Мы поехали на озеро. Я совсем не знал эти места и никогда раньше не бывал в Нижней части города дальше стадиона. Я смотрел на жилые районы, так сильно отличающиеся от домов нагорной части Нижнего Новгорода. Все-таки центр города, где я учился, работал и жил последние десять лет – старинный, купеческий, вылизанный – разительно отличался от промышленного спального района, по которому мы ехали. Тем не менее я знал, что этот район строился для рабочих «ГАЗа» в середине прошлого века и назывался соответствующе: «Автозавод». Инна заметила, как я с интересом смотрю в окно:
– Что тебя так привлекло, Дань?
– Я раньше здесь не бывал, – ответил я без стеснения.
– Серьезно? – в голосе Инны чувствовалось недоверие.
– Угу, – я оторвался от окна и посмотрел на нее. – А ты часто здесь бываешь?
– Я здесь родилась, выросла и живу по сей день, – с гордостью продекларировала Инна. Теперь я с недоверием уставился на нее: я был на сто процентов уверен, что она живет в доме на набережной Феодоровского, откуда она бросала открытки, и где я собирался ждать ее. Руки похолодели, в голове испуганной птицей забилась мысль: «Я бы никогда не нашел ее, если бы не случайная встреча на перекрестке». Инна, тем временем, продолжала беседу. – А ты где живешь? Наверху? – Инна посмотрела на меня, озадаченная моим молчанием. Видимо ее напугал мой остекленевший взгляд, и она спросила, – Дань, все нормально?
– Да, – я пришел в себя. – Я думал, что ты живешь на Феодоровского.
– Поче… – начала свой вопрос Инна и быстро поняла, – а, эксперимент! Нет, там живет Юра, мы с его балкона бросали прощалки.
– Прощалки? – не понял я.
– Это Юра придумал название. Ну, знаешь, последнее слово, красивое завершение, – она сказала это так легко, что меня передернуло.
– Завершение чего? Жизни? Ты это имеешь в виду? – злость подкатывала из желудка к горлу, я подумал, что меня сейчас вырвет.
Инна напряженно посмотрела на меня, поджала губы, словно сказала лишнего. Я не унимался:
– Так я прав? Ты все, уже прощаешься? – я повысил голос, я не верил своим ушам: вот она рассказывает мне, что есть улучшения в болезни, и через час – что готовится умирать, разбрасывая гадкие «прощалки» с балкона своего недо– психолога Юры. Я кипел изнутри, а Инна молчала.
Мы въехали во двор новостроек напротив озера, Инна аккуратно припарковалась, подняла ручник. Она откинулась в кресле и задумчиво произнесла, смотря на озеро, в котором отражалось закатное солнце:
– Вторая стадия – гнев, – и замолчала снова.
– Не хочешь пояснить? – зло рявкнул я. А сам невольно рассматривал ее: тонкие пальчики на руле, большая грудь, обтянутая белым топом, красивый профиль со вздернутым носиком, капельки пота на лбу. Моя агрессия улетучивалась. Я не хотел ее обижать и ругать, в конечном итоге, она боролась с болезнью и могла справляться со своей ношей, как считала нужным. Я сглотнул и выдохнул. – Прости меня, пожалуйста.
Инна развернулась ко мне, вытерла пот тыльной стороной ладони и грустно улыбнулась. Она смотрела мне прямо в глаза, изучая. Спустя минуту она серьезно спросила:
– Скажи, зачем ты остался? Почему хочешь быть со мной?
Я безмолвно смотрел на нее, мне хотелось дать ей такой ответ, чтобы он максимально отражал то, что я чувствую, чтобы он был убедительным, не лукавым, чтобы Инна верила мне. Я тщетно старался подобрать нужные слова, они разлетались от меня словно по ветру.
– Даня, если тебе меня жаль, то не нужно, – Инна настойчиво продолжала, – меня есть, кому пожалеть и утешить: у меня есть семья и друзья. И да, рано или поздно я умру. Я приняла это, но я не сдаюсь и не сдамся. Ты спрашиваешь, прощаюсь ли я – и нет, и да. Я вообще не должна тебе ничего объяснять, это личное. Что ты молчишь?
Она задала последний вопрос так надрывно, так отчаянно, что сжатая пружина во мне выстрелила, сгенерировав не самый лаконичный, но идеальный для меня ответ, хотя я не был уверен, поняла ли меня Инна:
