Мишка весь день казался спокойным. Мы успели перекинуться лишь парой фраз с самого утра, когда приехали.
– Дань, проходите в дом, там все уже собираются. Народа столько, что уже не протолкнуться, – сказал он при встрече, качая головой. Мама крепко обняла Мишу и поспешила в дом к тете Нине, папа из последних сил ковылял рядом, успокаивая снова расплакавшуюся маму.
– Миш, привет, я так сочувствую тебе и семье, – я обнял друга, с которым не виделся много лет. – Познакомься, это Инна.
Инна кивнула и тоже сказала слова соболезнования.
– Как ты, как сестры и мама? – спросил я.
– Держимся. Девчонки хуже, они приехали в четверг, сразу как узнали, – я припоминал, что Мишины сестры жили где-то в Европе. – А мы с мамой ничего. Папа болел, мы за ним ухаживали. Поэтому мы свыклись. Наверное.
Мишка пожал плечами. И все равно он выглядел растерянным и уставшим, хоть и старался скрыть это. Мальчик с черными, как переспелые вишни, глазами давно исчез из этого высокого крепкого мужчины, рано повзрослевшего: с совершеннолетия он нес ответственность за семью с тремя детьми, а теперь случилась болезнь и смерть отца.
Я увиделся со множеством людей из детства: одноклассники с их уже пожилыми родителями, соседи по дому, поседевшие учителя. Тетя Нина держалась приветливо, хоть и выглядела очень грустной. Она осталась такой же приятной миловидной женщиной с добрыми ласковыми глазами. Около нее постоянно кружились взрослые внуки-школьники – дети Миши, а моя мама не отходила от лучшей подруги ни на шаг, готовая решить все вопросы. Вика, одна из Мишкиных сестер, держала на руках маленького круглолицего мальчика, который с любопытством рассматривал все происходящее вокруг него. Я кивнул ей с другого конца комнаты, она на секунду улыбнулась мне, но тут же снова погрузилась в уныние. Вика была моей первой любовью, именно ей я впервые в жизни признавался в любви, с ней делал робкие успехи и совершал грубые обидные ошибки в наших детских «отношениях». Школьный роман, что от него стоило ожидать? Я вспомнил, как Мишка злился на меня, за то, что я влюбился в его сестру, мы не разговаривали несколько месяцев, пока Вика не закрыла нас в своей комнате до «полного примирения».
На кладбище Инна стояла поодаль. В какой-то момент я потерял ее из виду и испугался – не ушла ли она, поддавшись страху за себя, за свое будущее. Я нервно огляделся и спустя несколько секунд нашел ее: Инна склонилась над какой-то могилой и с интересом что-то изучала. Я подошел к ней, побираясь через узкие проходы между оградами:
– Как себя чувствуешь? Не сильно тебя удручает… все это, – я замялся и указал рукой на толпу стенающих людей.
– Не переживай, – Инна бодро закачала головой, делая вид, будто не поняла, о чем я беспокоюсь. – Смотри, какая интересная могила.
Инна указала на необычный парный памятник, очевидно, мужа и жены, умерших с разницей в три дня. Я безрадостно посмотрел на красивую мраморную стелу, мне не нравилось это место:
– Довольно романтично, – хмыкнул я. Когтями на сердце заскреблась тоска, и я с досадой произнес я. – «И умерли они в один день».
– Что? – Инна непонимающе посмотрела сначала на меня, потом на даты на памятнике. – О, боже! Да нет же, я совсем не про то! Смотри, какая необычная фактура и цвет у памятника, он явно не здесь произведен. Какая тонкая резьба, открывающая новый подтон слэба
6.
Я поднял одну бровь, не веря тому, что слышу: мы находились в самом печальном месте на Земле, месте, где люди прощаются с любимыми членами семьи и близкими друзьями, а Инна смотрела на окружающее, как на арт-объект, взглядом истинного дизайнера. Мое недоверие мгновенно сменилось восторгом.
– Ты потрясающая! – теперь я увидел Инну совсем иначе, она раскрыла мне новую грань своей души: она подобно солнцу озаряла даже самые мрачные и горестные места и события. Я зачарованно взял ее за руки, а Инна лишь пожала плечами.
После похорон мама решила не покидать совсем помрачневшую тетю Нину, поехав вместе с ней и прочими людьми на автобусе. Поскольку людей было очень много, мы договорились, что мама одна побудет на поминках дома у Калинкиных, а мы направимся домой. Мы сели в машину Инны, я остался с папой на заднем сидении.
– Сын, я ведь помню, когда ты решил стать конструктором, – папа, обычно молчаливый, вдруг начал разговор. Я заинтересованно посмотрел на отца. Он продолжал. – Вы с Мишкой пол-лета бегали в гараж к Славке, ты у меня все выпрашивал купить тебе… многомер что ль какой, не вспомню название.
– Мультиметр, – пришло мне на память давно забытое слово из далекого детства.
– Вот-вот, да какой-то хитрый, цифровой. Я все никак не мог такой найти в Павлово, на радиорынок в Нижний даже ездил, – папины слова кольнули меня в самое сердце: я никогда не знал, что он искал мне мультиметр. У Дяди Славы был аналоговый, и он как-то сказал, что надо бы новый цифровой приобрести. Я так хотел ему его подарить, и сильно разозлился на папу, что он отмахнулся от моей просьбы разыскать для меня прибор. – Ты тогда физикой, наконец-то, увлекся, я был рад за тебя – мужское дело, правильное. А потом ты начал чертить всякие схемы.
Я пораженно кивал, вспоминая то время. Это было лучшее лето – лето после восьмого класса. Мне тогда так нравилось узнавать у дяди Славы в мельчайших подробностях названия деталей на его чертежах и инструкциях к технике; дома я пытался по памяти воспроизвести увиденные узлы и детали в разрезе, сверяясь с оригиналом на следующий день в мастерской. А еще в то лето я впервые обратил внимание на Вику – она сильно выросла и по-женски округлилась, даже по сравнению со своей сестрой-двойняшкой Верой. Вообще, они сильно отличались друг от друга: Вера была такая же светловолосая и кареглазая, как Мишка, тетя Нина и дядя Слава, а Вика, словно подкидыш, была темноволосой с зелеными глазами. Я начал невзначай расспрашивать Мишку про Вику: почему она не похожа на сестру, ведь они близняшки, да и на остальную семью. Тогда Мишка, закатив глаза, прочитал мне лекцию по биологии об однояйцевых и разнояйцевых близнецах и пояснил, что Вика, по словам дяди Славы – копия Мишкиного прадедушки, погибшего в войне.
– У меня где-то остались твои чертежи, – продолжал рассказ папа. – В кладовке надо будет поискать. Вот тем летом ты мне и сказал, что хочешь на конструктора учиться в Нижнем. Ты еще тогда расстроенный был, что Миша тебя не поддержал. Он же после девятого класса в техникум у нас пошел, да?
– Да, пап, – грустно ответил я. Почему я всегда был уверен, что папе нет дела до меня, моих интересов и друзей? В детстве он казался мне холодным, отстраненным и всегда уставшим. В отличие от такого разговорчивого и добродушного дяди Славы. Мне вдруг стало очень стыдно и горько. Стыдно за свое жестокосердие – во время очередного подросткового скандала я часто давал папе понять, что дядя Слава гораздо лучший отец для Мишки, даже для меня. А горько мне было от того, что никогда уже не повернуть время вспять: в детстве папа много работал, чтобы обеспечить нас, мой переезд в другой город, а я почти ненавидел его за безучастие; а сейчас у папы не было здоровья, я жил в другом городе и осознавал, что уже не смогу сблизиться с ним.
