– Возможно. Я давно там не был, – не лгал он. Лучшая ложь – недосказанная правда.
Любопытству Аманды всегда хватало поверхностных сведений. Она жадно вслушивалась, кивала, встряхивая светлыми локонами, порой неестественно ужасалась. Слишком манерно. Как будто она тоже лишь играла роль аристократки.
Это Сварт понял только на плоту, несущемся в неизвестность. Раньше он почему-то не замечал, а теперь начал прокручивать в голове все, что помнил о дочери лорда Вессона. И обнаруживал все больше странностей.
От Аманды были одни проблемы. Ей не хватало ума ездить, как полагается богатым девицам, с дамским седлом и не пускаться в галоп. Нет, ее серая в яблоках лошадь часто приходила в мыле. А саму девчонку несколько раз видели в мужском камзоле. «А не достала ли она и револьверы джиннов? – задумался Сварт. – И что делала с ними? На кого охотилась? На тропических птичек?»
Один раз ему лично пришлось тащить строптивую наездницу на руках, когда она вернулась с раскроенной голенью. Сварт прогуливался возле имения лорда, уже прикидывая, как лучше атаковать замок, если план с подстроенными несчастными случаями не сработает. Пираты могли бы прорваться через боковые калитки, если бы кто-то пустил их внутрь. Но от мыслей в тот день отвлек топот копыт и жалобное ржание.
Кровь обагрила серую шерсть беспокойной лошади. Сама Аманда была белее мела и едва держалась в седле.
«Хороший способ еще больше втереться в доверие к лорду», – мелькнула мысль у Сварта, когда девчонка практически упала на него. А он, конечно, бережно подхватил, ничуть не волнуясь о ее состоянии.
Она оказалась почти невесомой, будто держал в руках легкую вольную птицу с поврежденным крылом. Птицу, которая летела неизвестно откуда. И стремилась неизвестно куда.
– Спасибо, – только выдавила она сквозь сжатые зубы, мимолетно дернув его за воротник рубашки и теряя сознание.
Впоследствии она никому так и не сказала, что с ней случилось. Отцу соврала, что неудачно упала. Как же… «Упала». Тупые слуги, может, и поверили. А Сварт и старик-лекарь знали, что такие раны наносят сабли или кинжалы. Но докопаться до истины не пришлось: через месяц умер лорд Вессон. Аманда не могла найти себе места. Вскоре случился и пожар.
«А не связаны ли были эти события? – вдруг засомневался Сварт. – Не вел ли кто-то свою игру помимо меня? Против лорда Вессона. Или против Аманды. Или против обоих». Он как будто что-то упустил, но странности Аманды не имели отношения к прибытию Маиму-Длинноного. Поэтому он выбросил все эти воспоминания, отодвинул за ненужностью, скрыл пологом общей ненависти к аристократам. Аманда ничем от них не отличалась. Вернее, сотканный в памяти абстрактный образ, а не те странные эпизоды, которым он не придавал значения.
Однажды, незадолго до пожара, она угощала инжиром, как будто нарочно подкараулив в саду.
– Вы спасли меня, – говорила она, мягко улыбаясь. Вся воздушная и недосягаемая, как и полагается приличной девушке из богатой семьи. Камзол она больше не надевала.
– Что вы, Аманда. Всего лишь подхватил вас, чтобы вы не упали. Любой на моем месте поступил бы так же, – скромно ответил Сварт.
Он тоже умел разыгрывать роль приличного человека. А ведь было что-то в этом взаимном обмане, что-то, пожалуй, интересное.
– Нет. Иначе спасли, – загадочно улыбнулась она, и вновь в ее синих глазах загорелось нечто дикое. – И намного раньше.
Что она имела в виду? Он так и не понял, а она не ответила. А через сутки случился пожар, кровля обрушилась, и древнее поместье стало последним пристанищем беспокойной девчонки.
Но в тот день она угощала инжиром. И при мысли о еде слишком ярко проступал образ дочери лорда. Будто она подлетала к ним, дрейфующим в море, протягивала тонкими руками сочные плоды, а в последний миг отдергивала, не давая притронуться и утолить жажду.
И Сварт ненавидел ее. Даже если мертвую. Почему нет? Он сам почти стал мертвецом. В своей ненависти он отвлекался от созерцания лиан, перетиравших бревна.
Под плотом мелькали тени рыб, ожидали пиршества, чайки тоже кружили над потерпевшими бедствие. Прошло много времени, даже солнце накренилось к горизонту, но нить разговора не терялась, кроме нее ничего не оставалось.
– И как тебе удавалось так искренне играть три года? – приподнялся Сумеречный, но упал.
Как оказалось, он намного хуже переносил невзгоды кораблекрушения, чем пират. Но не жаловался. Что толку жаловаться безжалостному?
Ответ на вопрос последовал не сразу, хоть собеседник вовсе его не обдумывал. Просто счет времени, само его ощущение было потеряно. Время существует среди людей, среди их дел. Когда же плот несет течение, время не имеет значения, только жизнь, только короткие отрезки не времени, а ожидания. Поэтому казалось, что отвечали сразу, не замечая, как подобие разговора растягивается на целый день, еще один день без пищи и воды, с надеждой на землю.
– Я хороший актер. Цирк жизни научил, – криво ухмыльнулся запекшимися губами капитан, вспоминая, как искусно ему удавалось играть чувствами людей, когда он рассказывал о мнимом кораблекрушении: – Я уже не первый раз вживаюсь в роль. Как будто создаю новую личность. А потом, когда необходимо, возвращаюсь в себя настоящего.
– Этот кровавый маньяк и есть ты настоящий? – недоумевал Эльф, вспоминая от всезнания, как Сварт истреблял корабли морского дозора да жителей прибрежных деревень: – Как он мог желать покоя?
– Я настоящий – это нечто среднее между маньяком и всеми моими ролями, – уклончиво, хмурясь, отвечал Сварт.
Мог ли он сказать, кто он на самом деле? Он не первый раз надевал маски. Лицедейство и кровопролитие сопровождали его с самого детства. С десяти лет, когда он танцевал на канате перед восторженной толпой. С шестнадцати лет, когда он втирался в доверие к капитану корабля, чтобы подняться от матроса до старшего помощника. И выше. Для шага «выше» ему всегда требовалось кровопролитие. А поначалу – лицедейство.
– Это как разбитое зеркало. Ты для каждой роли отодвигаешь свою личность и вживаешься не в роль, а в новую личность.
– Ставки в спектаклях обычно слишком высоки.
– А не рискуешь ли ты каждый раз потерять свою настоящую личность? – сощурил глаза Сумеречный, который все-таки пошевелился, садясь, хватаясь ладонями за виски.
– Думаю, теперь должна быть ясна еще одна причина моей ненависти к Маиму, – гневно прошипел Сварт: – Да, такая долгая игра наполняла меня ненавистью. Но потеря личности была одним из вариантов, ведь притворяться надо было на самом высоком уровне.
Настолько, что сам начинаешь верить. Верить, что ты живешь среди них… верить, что ты… жертва кораблекрушения, казначей лорда… Друг его дочери, в конце концов. Проклятье! Только ненависть сохраняет твои истинные замыслы!
– Может, не стоило так сохранять, – снова упал на плот Сумеречный Эльф, охнув от ощущения обожженного тела.
