– Краски, – пошевелил губами художник, снимая с носа сосну и освобождая от измазанных грязью пальцев русло рисованной реки.
– Там, в углу, – просто сказал незнакомец и исчез в проеме звездного неба.
Художник творил всю ночь. Его пальцы обрели гибкость лиан, руки – легкость крыльев, мысли – чистоту родника, а глаза – невиданную зоркость, различая отдельные волокна холстины и атомарную структуру красок. Волосяной же пучок кисти, оставаясь единым, включал в работу каждый волосок, удерживая на себе ту ценнейшую каплю, что требовалось уложить точно на свое место, не смешивая с другими.
Художник создавал образ столь важной для него мысли с закрытыми глазами, видения сердцем было достаточно – впервые в жизни понятие «счастье» обрело плоть, кровь, запах и вкус. Утром, прижимая свое детище к груди, он поспешил на бульвар, где обычно пропадал целыми днями в надежде выручить хоть пару монет за написанные им картины.
Едва он занял свое привычное место, к нему подошел высокий жгучий брюнет в котелке и длинном плаще цвета чернеющей бездны и таких же черных очках.
– Что у вас, молодой человек, покажите? – сказал он повелительно и указал тростью на сверток в руках художника.
– Лик Божий, – с гордостью ответил мастер и снял с картины рогожку.
Холст был абсолютно белый, как первый снег, еще не коснувшийся земли, как свадебное платье невесты, еще не пошитое, а только в девичьих мечтах, как парус судна на горизонте, когда ждешь на берег того, кого любишь. Кроме этого истинного искреннего цвета на холсте не было ничего.
– Я беру ее, – сказал высокий господин и достал из кармана увесистый кошель. – Она стоит всех сокровищ мира, но это все, что я взял с собой.
– Благодарю вас, – улыбаясь, ответил художник и, спрятав картину в рогожу, протянул ее покупателю. Элегантно одетый мужчина не менее элегантно принял драгоценное приобретение и, повернувшись спиной к молодому человеку, слегка цокнул тростью о мостовую: – Незнакомец, ты где?
Тут же к нему подбежал ретривер, радостно размахивая хвостом и тыкаясь в полы плаща. Получив от господина кусочек сахара, он подставил золотистую башку под свободную руку и взял для верности в зубы трость.
– Веди домой, – сказал хозяин, и парочка неторопливо отправилась в сторону городской площади.
Бархан забвения
«Кто помнит свой урок, друзья?» —
Спросил, собравшихся у храма
Священник и услышал «Я»
Из уст новорожденного Адама.
***
Бархан забвения вырастает над могилой первочеловеков, песчинка к песчинке сбиваются плотно события, наслаиваются друг на друга разногласия, склеиваются взаимной неприязнью, придавливая собой останки «Сошедших-из-Рая» суетливостью земного бытия, и только ветер, что находит силу свою в самом центре пустыни, срывает с погребения тех, что едва улеглись на него и не успели еще закостенеть намертво, сохраняя внутри любовь, а значит, и способность рассыпаться, быть подвижными, но таковые в меньшинстве, и бархан продолжает расти.
Мы бредем к нему, увязая в песках времени, каждый своим путем, обжигая утомленные ноги раскаленными частицами собственных страхов, треволнений, обид и одиночества, называя сей мучительный процесс жизненной дорогой, напоминающий муки ада, отчего-то ожидаемые нами в конце этой самой дороги. Не есть ли представление о финале сублимацией самого бытия в нашем исполнении? Не творим ли мы собственными руками то, чего начинаем страшиться с самого появления на свет, переживая по поводу потерянного рая, забыв о нем изначально, в ожидании адского горнила, с неподъемными цепями и тлеющими углями?
***
– Ты счастлив, Адам? – спросила Ева, глядя на мужа, задумчиво наблюдающего за перемещением солнца по небосводу.
Проведя здесь, на Земле, после изгнания из рая три столетия, Адам многому научился, в том числе и фокусам со временем – задерживать дневное светило в зените, а затем резко стряхивать его в закат стало одним из любимых развлечений первого человека (справедливости ради надо отметить, что подобные экзерсисы супруг Евы устраивал в личном пространстве, поэтому остальные жители планеты ничего особенного не замечали).
– А что это, счастье? – отвлекся Адам от своего занятия и повернулся к жене. Ева выглядела сейчас, как и в день изгнания из сада: внешность ее не претерпела изменений благодаря стараниям Адама, который не забывал и о себе. На фоне сменившихся уже пяти поколений они считались вечно молодыми, потомки так и называли их – вечными.
Ева знала, о чем спрашивала. Для нее рай навсегда остался вожделенным. Это было место, где она родилась, где встретила Адама, где был уют и достаток. Возвращение в сад – вот счастье, именно этого она ждала все время пребывания здесь, на Земле; это было предметом снов ночью и усилий днем. Ева раскрыла рот сказать об этом Адаму, но муж опередил ее:
– Пора уходить, Ева.
– В каком смысле? – удивилась она.
– Пора возвращаться, – Адам отпустил солнце, и оно рухнуло на зубцы западных гор.
– В рай? – восторженно захлопала в ладоши Ева и начала скакать самым неподобающим ее возрасту образом.
– К отцу, – спокойно ответил Адам, глядя на подпрыгивающую, как сайга, жену. – В этом есть счастье.
Ева застыла на месте:
– Он покинул сад вместе с нами, вернувшись к Нему, мы можем не попасть в рай.
– Мы отправимся к Нему, где бы Он ни был. – Адам протянул руку: – Пойдем.
– Я хочу в рай, – в глазах Евы блеснул недобрый огонек.
Адам вздохнул:
– Ты же знаешь, я научился договариваться со временем, но не с желаниями. Могу только обещать встречу с отцом в последний момент, когда мы расстались, не больше.
– Это был миг изгнания, мы были у врат рая, с внешней стороны, – Ева нетерпеливо топнула ногой: – Я хочу внутрь.
– Ева, если ты не подашь мне руку, мы окажемся в разных местах. Время тесно связано с материей, переход порознь разлучит нас, – рука Адама все еще была протянута. – Ну же.
– Я не властна над временем, но со своими желаниями управлюсь, – Ева вздернула брови и сложила руки на груди. – Я хочу в Рай.
Солнце, уже наполовину погрузившееся в пасть горной гряды, вылетело обратно к зениту, словно пущенное из пращи и ухнуло, не останавливаясь, за линию восточных равнин, погрузив мир во тьму, но всего лишь на миг, чтобы снова вспыхнуть над головой Адама и Евы ярким пятном и скрыться из глаз, воскрешаясь таким манером в своем бешенном танце еще триста раз.
***
Ева лежала на бархатной траве, воздух, ароматизированный цветочными и фруктовыми нотками, приятно щекотал ноздри, теплый ветерок мягко обволакивал расслабленное тело.
«Господи, я в раю», – подумала она и услышала голос:
