Притворялся Элберт или действительно не мог стоять на ногах, но следящим пришлось волочить его под руки. Открытая рана на груди продолжала кровоточить, от чего контур ключа размылся и стал просто алым пятном с потеками.
– К Мео пришел не я, а ты! – вдруг заорал Элберт. – В глазах своего дружка ты – убийца. Вот умора, да? – А следом зашелся в приступе гортанного смеха, едва не захлебываясь им.
Все знали, что эти слова были обращены к Дарту. Он бы набросился на своего врага, невзирая на следящих, если бы Флори не успела схватить его за рукав. Когда Дарт, потрясенный и растерянный, обернулся, она тихо сказала:
– Не давай ему то, что он жаждет получить.
Мокрые, грязные, отмеченные ссадинами и царапинами они ввалились в машину Деса. После пережитых событий все выглядели так, будто дружно прокатились на носу баржи. Обессиленная и опустошенная, Флори устроилась у окна и обхватила себя руками, пытаясь согреться. Судя по воцарившейся тишине, остальные находились примерно в таком же состоянии.
Время от времени Рин пытался завести разговор, но его неловкие попытки разрядить обстановку падали в бездну всеобщего безмолвия, скрывающего осуждение. Историю с ключом никто не упоминал, негласно признав, что это не самая приятная тема. Наконец Рин нашел выход и завел разговор об Озерном доме, чье появление не только спасло Офелию, но и сорвало планы Элберта. Домограф считал, что безлюдь поднялся со дна, откликнувшись на зов о помощи.
– Безлюди слышат тебя, Офелия, – заискивающе сказал он. – Ты им определенно нравишься.
– Как ты им?
– Нет. Я их только раздражаю.
– Это твоя лучшая способность, – встрял Дес, и сейчас его ерничество пришлось как нельзя кстати. Им был нужен кто-то, способный заглушить горечь от случившегося. Его звонкий смех разлился липкой патокой, скрепляя их компанию и восстанавливая дружеское общение.
Рин благодарно улыбнулся ему, и Дес живо принялся обсуждать события: начиная с поисков судна и заканчивая тем, как им удалось вытащить на берег преступников, которые едва не облапошили их с подставной баржей. Его остроумные ремарки превратили рассказ в увлекательный монолог, похожий на байки комедиантов, что развлекали зрителей на Ярмарках. Офелия подхватила тему и в красках обрисовала, что случилось с ними в Голодном доме. Она надеялась заполучить внимание Дарта, а тот даже не слышал ее. Погруженный в свои мысли, он всю дорогу провел в молчании, пялясь в окно, хотя поздней ночью разглядывать там было нечего. Никто не задевал его и не пытался разговорить. Все понимали: Элберт нашел то, что сильно ранило Дарта, и этой ране нужно время, чтобы затянуться.
Флори знала историю урывками и лишь предполагала, что стало причиной их вражды в приюте. При наречении Дарту случайно досталась лишняя буква, ставшая предметом всеобщей зависти; когда Луна проявила к нему особую заботу – сироты не простили и этого. Мелочь, пустяк, но не для тех, у кого в жизни не было ничего. Единственное богатство, всецело им принадлежащее, – имя. Дети завидовали тем, кто «богаче», а взрослые ничем от них не отличались, разве что подкрепляли сравнение реальными деньгами.
Знакомое чувство. Тогда, на празднике Эверрайнов, Флори четко ощутила его и испугалась самой себя. В один момент она возненавидела все: роскошный дом – от рояля в саду до тарелок с инициалами; и образцовую, счастливую семью; и многоэтажные имена, похожие на скороговорки… Ее ненависть была яркой вспышкой, внезапно выросшим и выкорчеванным сорняком.
В приюте, знала Флориана, обида зарождалась с малых лет и росла вместе со своей оболочкой; укрепляла корни, пускала новые побеги, – и в конце концов обретала разрушительную силу в лице таких, как Элберт. Даже вырвавшись из клетки сиротского дома, он будто бы остался внутри него. Озлобленный, завистливый, обездоленный мальчишка, у которого было одно оружие – агрессия. Когда он бил – его боялись; когда ему было больно – он делал кому-то еще больнее; когда хотел получить желаемое – отбирал; когда издевался над врагами – к нему набивались в друзья, чтобы не стать очередной жертвой.
Ведомый извращенным чувством справедливости, он совершал одно преступление за другим. Вначале хотел поживиться в доме Прилсов, а в итоге наткнулся на рыбу покрупнее – господина Гленна, имевшего неосторожность посвятить его в планы на безлюдя. Элберт знал, как преуспеть в деле, используя все свои немногочисленные таланты. Жизнь в приюте научила его быть изворотливым и хитрым. Служба в безлюде дала ему способность принимать облик других людей, это позволило пользоваться их влиянием и не попадаться самому. Наконец в нем скопилось достаточно ненависти и безумия, чтобы не отступить ни перед чем.
Он шел по головам: захватывал дом, не гнушаясь вламываться в чужое жилище; использовал мальчишку-посыльного как приманку, чтобы заставить Паучиху открыть доступ к тоннелям; безжалостно убивал тех, кто стоял на пути, и умело жонглировал личностями, чтобы запутать следы. Он скрывался в Общине, сам не осознавая, что она была прообразом приюта, где он вырос. И если такому, как Элберт, удалось найти соратников в детские годы, то и на этот раз он смог заручиться поддержкой. Фанатики, примкнувшие к лютену и желающие разбогатеть за счет безлюдя, – это казалось невозможным и все же осуществилось.
Привыкший к своей безнаказанности, Эл рисковал; он даже не побоялся притвориться Сильвером Голденом перед его сестрой. Заметила ли Прилс подвох или была настолько глупа, что не почувствовала притворщика ни под маской своего брата, ни под маской супруга? Если Элберт и мог сколько угодно обманывать госпожу Прилс, то не сумел бы скрыться от тех, кто знал о его силе притворщика. Наверняка он понимал, что этим выдаст себя, но не старался сохранить свою личность в тайне – ему просто требовалось выиграть немного времени, чтобы собрать достаточно сырья и покинуть город прежде, чем клубок распутается. И все же от его небрежной, издевательской игры сквозило желанием быть узнанным.
От такого количества мыслей кружилась голова. Снова и снова Флори прокручивала события прошлых дней, пытаясь найти объяснение всем загадкам: начиная с той ночи, когда в их фамильный дом ворвались четверо злоумышленников, и заканчивая тем моментом, когда Эл в порыве гнева признался, что убил Мео, скрываясь под маской Дарта. Было ли это правдой? Ей хотелось верить, что нет.
Вернувшись в Голодный дом, они первым делом устремились наверх, вызволять пленника из гардероба. Комната встретила их развороченной дверью – Элберт постарался. Шкаф оставался нетронутым и запертым на ключ; он долго не хотел проворачиваться в скважине, а потом и вовсе обжег Рина, наказав за настырность. Тот отскочил, скорчив болезненную гримасу, и затряс пальцами. Зато Офелия легко справилась с замком, еще раз подтвердив довод, что ладит с безлюдями. В шкафу, среди завесы разномастных платьев, они обнаружили здоровяка, только сейчас, с исступленным лицом и блуждающим взглядом, он уже не выглядел таким мощным и устрашающим. Он даже не сопротивлялся, когда Рин и Десмонд подхватили его под руки и потащили прочь, намереваясь доставить следящим.
