Она стояла неподвижно, застигнутая врасплох этим странным ощущением, пока безлюдь сам не заговорил. Голос появился разом со всех сторон, окружил ее, заключил в пленяющие тиски, словно хотел сказать, что бежать некуда.
– Прочь! Убирайся!
– Я пришла, потому что хочу помочь твоему лютену. – Вопреки безлюдю она не сдвинулась с места.
– Напрасно стараешься. Человек сам заложник своей боли.
– Он твой заложник. И ты издеваешься над ним всякий раз, когда он не подчиняется! – выпалила Флори. Она вела опасную игру. В любой момент безлюдь мог напасть, как бешеный пес.
– В самом деле? – спросил дом в ответ на обвинения. – Если болит внутри, почему вы ищете причину снаружи?
Флори растерянно молчала, борясь с желанием признать свою ошибку и убежать отсюда, пока цела.
– Он сам виноват в том, что происходит. А потому и спасаться должен сам.
Голос безлюдя звучал по-разному: то низко и раскатисто, как гудящие батареи, то скрипел, будто ржавые дверные петли, а иной раз раздавался в ушах со свистом и завыванием ветра.
– И что он должен сделать?
Теперь настал черед безлюдя молчать. После недолгой паузы ответ нашелся:
– Вспомнить, кто он и какую клятву дал.
Флори стало больно от этих слов. Она вспомнила Протокол и осколки в окровавленной ладони Дарта; вспомнила суд над лютиной, которую казнили, и жуткие мучения заключенных лютенов… Она не желала Дарту такой судьбы и не хотела оплакивать его до конца своих дней. Жизнь уже дала ей немало невзгод – и безумством было стремиться к еще одной; это так же отчаянно, как шагнуть в пропасть, и так же глупо, как прикоснуться к раскаленному металлу, зная, что обожжешься. За все, что происходило с Дартом, Флори винила себя. Не будь ее здесь, безлюдь бы не стал изводить своего лютена, не наказывал бы так жестоко.
– Если я уйду, поможешь ему?
– Даю слово безлюдя.
Она не знала, что значит «слово безлюдя» и можно ли ему доверять, однако иного выхода не представляла.
– У тебя есть три дня, – сказал он. – Ты мне нравишься, так что прогонять тебя я не стану.
Она согласно кивнула и направилась к двери. Гулкий голос безлюдя остановил ее:
– Слушай, человеческий несмышленыш…
– М? – она обернулась.
– Я благодарен, что ты хочешь спасти моего лютена, и, уверен, он благодарен тебе.
Стены вздохнули – и опали. Черный круг витража поблек. Безлюдь погрузился в молчание.
Закрыв дверь на ключ, Флори вернулась в спальню Дарта, и частности встретили ее лязгом часового механизма. Маятник закачался с мерным стуком, напоминающим биение сердца, а вслед за ним проснулась стрелка. Флори наблюдала за ее движением, пытаясь предугадать выбор частностей, пока та не застыла напротив латунной фигурки в форме бутылки. Механизм щелкнул и затих.
Флори закатила глаза к потолку:
– Ты что, издеваешься?
Дарт очнулся в отвратительном настроении. Первым делом он стащил со лба повязку и запустил ее в стену. Кусок влажной ткани с чавканьем врезался в преграду и сполз на пол, будто слизняк, оставляя за собой мокрый след. Дес с обреченным видом проследил за траекторией полета и заключил:
– Кажется, он идет на поправку.
Флори не рискнула предложить больному свежую повязку, поскольку с высокой долей вероятности следующая тряпка могла срикошетить в кого-нибудь из них. После этой сцены у Флори не осталось сомнений, чтобы оставить Деса приглядеть за другом, а самой наведаться в домографную контору. Именно так она и поступила.
За три дня ей предстояло уладить множество дел и решить проблему с жильем. Рин обещал выбить из городской управы солидную компенсацию – этих денег с лихвой хватит, чтобы вернуться в Лим, домой.
В конторе ее встретила Рэйлин. И хотя она старательно изображала дружелюбие, Флори уловила раздражение и ревность, скрытую притворной улыбкой. Не похоже, что найденный Озерный дом, суливший скорую свадьбу, успокоил невесту Эверрайна – скорее, распалил огонь собственничества. Флори облегченно выдохнула, когда оказалась в кабинете домографа, скрывшись от Рэйлин прежде, чем та испепелила ее взглядом.
Первым делом Рин справился о самочувствии Дарта и облегченно вздохнул, узнав, что тот идет на поправку. О своей сделке с безлюдем Флори умолчала. Вряд ли ее похвалили бы за такой отчаянный поступок. Проблем у домографа и без того хватало.
– Я веду переговоры с властями. Они не хотят, чтобы Озерный дом оставался в канале. Придется куда-то его перевозить.
– Он привык жить в воде, – задумчиво произнесла Флори. – Как насчет болот Зыбня?
Рин улыбнулся:
– Верно. Рассуждаете как домограф.
Она смутилась и, кажется, покраснела.
– Я уже направил запрос о разрушении безлюдей. Дом иллюзий и Ящерный дом представляют угрозу, так что иначе проблему не решить.
– А как же обещание господину Гленну? Или слово домографа ничего не значит? – с прищуром спросила Флори.
Рин сокрушенно покачал головой и потер переносицу указательными пальцами:
– Что вы за человек, Флориана… Вечно я должен перед вами оправдываться.
– Считайте, я воплощение вашей совести, – хмыкнула она, вызвав у собеседника нервный смешок.
– Ах, да. Еще и это.
Рин замялся и замолчал. Неловкость, с которой он пытался подобрать слова, все сказала за него.
Флори предполагала, что Рин захочет объясниться, и сейчас ощущала неизбежность разговора. Они словно оказались на краю обрыва и держались из последних сил, не спасаясь от падения, а лишь оттягивая решающий момент. Наконец Рин собрался с мыслями и со всей присущей ему серьезностью выдал:
– Пожалуй, я должен прокомментировать ситуацию с ключом, чтобы избежать недопонимания. Я действовал в рамках Протокола и сугубо в интересах дела.
– Разве? – Флори вскинула брови. Он был таким предсказуемым, что иногда становился скучным. Снова одно и то же: строгость, сухая констатация фактов, витиеватые фразы, отсутствие эмоций. Но что скрывалось за этим? Она хотела узнать. – А я уж подумала, что в вас проснулись чувства, и вы наконец совершили поступок не под диктовку правил, а из собственных побуждений.
Рин на миг растерялся, точно ожидал услышать нечто другое. Может, он представлял, что Флори будет осуждать его за содеянное? Она так и сделала вначале, однако долгие размышления привели ее к выводу, что Элберт получил по заслугам. Сцена с вырезанным из груди ключом по-прежнему казалась ужасной, как и другие вещи, принятые за норму в обществе безлюдей, однако если она хочет в нем остаться, ей придется проявить достаточно выдержки и смелости.
