– Не в моем духе обсуждать человека за его спиной. Зато у меня есть множество историй о безлюде, и так уж повелось, что истории о безлюдях и их лютенах неотделимы друг от друга.
Она бросила в ступку щепотку сушеных трав и завела длинный увлекательный рассказ.
«Когда-то я была знакома с хозяевами дома, частенько приходила к ним и уж никогда бы не подумала, что их дом станут называть «голодным». Наоборот, он всегда был сытым: столы ломились от блюд, а сам дом всегда был полон жителей.
Дом принадлежал богатой семье. Я уже и не помню, как Холфильды разбогатели. Да и сомневаюсь, что мне рассказывали об этом. К тому времени, когда я узнала Холфильдов, сами наследники позабыли, каким образом их прапрадед сколотил состояние. Кажется, у него была винодельня или мебельная фабрика… А может, он делал винные бочки? В одном я уверена – в их доме всегда пахло деревом и вином.
Имея солидный капитал, способный прокормить не одно поколение, Холфильды совершенно не задумывались о будущем. Богатство давало им свободу заниматься тем, чем хочется, и не волноваться о завтрашнем дне. Но вместе с тем у них не было точек соприкосновения, их жизненные пути не пересекались, поэтому они утратили шанс стать счастливой сплоченной семьей.
Что ж, попробую рассказать обо всех, кого знала.
Фамильный дом Холфильдов построили два брата. Старший был ворчуном каких поискать, замкнутый и чудаковатый, – таким он представал перед всеми. А Силиция, его дочь и моя подруга, помнила его совсем другим: чутким, кротким человеком с незаурядным умом. Он постоянно что-то придумывал и изобретал, пока его не сломила внезапная смерть супруги. Утрата оставила на нем темный, нестираемый след.
Зато его младший братец слыл весельчаком. В молодости он забавы ради выступал в цирке и даже на старости лет воспринимал жизнь как арену. На кухне метал ножи, целясь в дверцу буфета; в столовой жонглировал стаканами; в библиотеке проделывал фокусы на лестнице. Говорят, его страсть к трюкачеству произошла от любви к акробатке, которая родила ему сына и вскоре укатила на гастроли. Она так и не вернулась, продолжив колесить по городам с выступлениями. Ребенок вырос в окружении многочисленной родни и стал поваром. Даже спустя годы люди шутили, что настоящий отец мальчика – метатель ножей из труппы. Иначе как объяснить, что парня тянет к резакам и доскам (а то, что они кухонные, списывали на издержки воспитания).
Однако никто не смел потешаться над детьми Холфильда-старшего. Их уважали, боялись или боготворили – каждому в полной мере досталось что-то одно.
Первый сын, Диггори, унаследовал лучшие черты отца. Умный, серьезный, проницательный и внимательный к мелочам, он бы мог добиться немалых высот в науке, но вместо этого посвятил жизнь заботе о родных и доме, потому что никто, кроме него, не желал вести хозяйство, разбираться в счетах и решать проблемы. Став хранителем семьи, он был одинок и не раз говорил, что разочаровался в супружестве, глядя на брата и сестру.
Доновану не повезло занять место «посередине». Будь он первенцем – стал бы достойным примером, как Диггори, а родись последним – все носились бы с ним, как с самым маленьким… Ему же выпало стать средним: сыном, которому говорили равняться на старшего и не прощали то, что позволяли сестре. Грубиян, задира и мот, он с трудом уживался с остальными Холфильдами, все побаивались его и терпели только ради семьи.
Моя дорогая подруга Силиция была младшим ребенком и с малых лет привыкла, что любой ее каприз выполняли. Когда она увлеклась рисованием, специально для нее зимнюю веранду переделали в мастерскую. Когда притащила в дом голодранца, никто не смог отговорить ее от замужества. Будучи творческой натурой, она выбрала такого же спутника, и хотя горе-писатель так и не сочинил ни одного произведения, черновиками разбрасывался щедро. Силиция защищала супруга и часто говорила, что их главные творческие достижения – сыновья.
Их старший сын увлекался охотой, но за всю жизнь ни разу не подстрелил ни одного зверя. Ему просто нравилось ходить в обмундировании и возиться с ружьем, дабы казаться мужественнее и серьезнее в глазах юных дам. Младший рос любознательным и непоседливым ребенком. Все ему сходило с рук, даже его нездоровая любовь к собиранию мелочей. Свои трофеи он цеплял на ниточки и носил на шее, как драгоценности. Иногда, возвращаясь из дома Холфильдов, я обнаруживала пропажу: пуговицу, шнурок от обуви, шпильку или булавку… Не знаю, как он умудрялся незаметно утаскивать вещи. Силицию это умиляло.
Холфильды были сильным родом, который хотел продолжаться и год за годом пополнялся наследниками.
Когда кухарка родила близнецов от Донована, ее приняли в семью и подарили свою фамилию. Мальчишки, внешне похожие как две капли воды, в остальном были противоположностями друг друга: один рос смельчаком, а другого дразнили трусишкой; у одного ладилось любое дело, а у второго все валилось из рук; один отличался крепким здоровьем, другой страдал частыми обмороками.
Донован никогда не был хорошим сыном, мужем или отцом – все омрачили его скверный характер и тяга к разгульной жизни. В родном гнезде его держала только твердая рука отца, и после его смерти Донован исчез. Слухи о его судьбе ходили разные, но все мы хотели верить, что он просто сбежал от семьи, тяготившей его. Кухарка объявила себя вдовой и вместе с детьми покинула дом, чтобы обрести счастье в новом городе. Их отъезд стал началом череды трагедий.
Первая случилась со старшим сыном Силиции. Ему только исполнилось девятнадцать, когда ужасная ошибка оборвала его жизнь. Ружье охотника убило единожды – его самого. Для всех это стало шоком, и я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что люди умирают так нелепо и внезапно.
Силиция тяжело переживала гибель сына. Казалось, вся семья сплотилась вокруг нее, чтобы помочь пережить утрату, но постепенно сама пошла трещинами, как бывает со всем хрупким и ломким, если на него давят. Первым не выдержал супруг Силиции. Он попросту сбежал, прихватив с собой немалую часть состояния. Этих испытаний было бы достаточно на судьбу одной женщины, но год спустя моя бедная подруга потеряла и младшего сына. Он свернул себе шею, сорвавшись с дерева.
Вскоре Диггори увез сестру на лечение, поскольку горе сильно подкосило ее. С тех пор я никогда не видела их, но точно знаю: будь они живы, то обязательно вернулись или сообщили бы о себе. Так что в мыслях я давно похоронила и оплакала обоих.
Последними жителями дома стала семья повара. Я хорошо помню его жену Дору, неисправимую транжиру, истратившую на платья целое состояние. Зато природа одарила их сынишку музыкальным талантом. Его дед прочил ему будущее артиста или композитора, чье имя попадет в газеты, но не дожил до того дня, когда это произошло. Городская пресса и впрямь написала о нем и его семье – как об одних из многих пассажиров первого парома, пущенного по водам Почтового канала. Судно затонуло, погребя под собой всех, кто там был.
Я помню, как глава семейства приговаривал: «Дом будет стоять, пока в нем живет хотя бы один Холфильд». И дом жил, пока его не покинул последний из них».
