— Не все как обычно, — сказал он. — Оттуда… я могу не услышать твой зов.
— Буду иметь в виду, — сказала я.
— Ты меня не позовешь, — сказал он.
— Я уже большая девочка, — сказала я. — И научилась решать свои проблемы сама.
А еще мне и того раза хватило. Два года кошмаров и депрессии, которую никакими медикаментами не удавалось побороть.
Хотя, конечно, это и не его вина. Не он же натравил на меня Пеннивайза.
— Ладно, — он доел пиццу и допил чай.
Все это время мы провели в неловком молчании.
— Ладно, — повторил он. — Я уже пойду, Боб.
— Хорошо, — сказала я.
— Будь осторожна, дочь.
— И ты тоже, папа.
— Я тебя люблю, ты же знаешь.
— Конечно. И я тебя.
Он вышел в прихожую и исчез, даже не притронувшись к входной двери.
Понятия не имею, как он это делает.
* * *
До двенадцати лет все вокруг звали меня Бобби, но после того, как это имя использовал Пеннивайз, меня начинало трясти всякий раз, как я его слышала. Для Роберты я была слишком молода, да я и сейчас слишком молода для Роберты, поэтому осталось не так уж много вариантов.
Когда мне будет уже за тридцать, наверное, придет время и для Роберты, а потом, когда я стану еще старше, меня будут называть просто Бертой. А если я таки разожрусь до девяноста килограммов — никто ведь точно не знает своей генетики, и я в том числе — то меня будут называть Большой Бертой.
А пока — Боб.
Это, пожалуй, оптимальный вариант.
Я люблю папу, но почему то каждый раз после того, как он уходит, испытываю облегчение.
В общем, папа отчалил навстречу новым приключениям (я не сомневалась, что это так. У людей вроде него по-другому просто не бывает, и даже совсем не потому, что они этого хотят), а я отодвинула букет в сторону и глянула на папку, которую мне прислали.
Вот ведь зараза этот Кристиан Браун.
Он сдержал свое слово. Обещал прислать мне записи вечером, и вот он, вечер.
И вот они, записи.
Самые натуральные, на самой настоящей бумаге. Еще и не распечатки, а написанное от руки. Хорошо хоть, что у него почерк разборчивый.
И как мне теперь доставить эту посылку Аманде, если ее район закрыт на карантин?
Я нашла в кармане телефон, и оказалось, что он сел. А я еще удивлялась, что мне весь день никто не звонил…
Пришлось искать провод, который почему-то обнаружился в ванной, но без блока зарядки, который какого-то черта лежал на холодильнике, где его и втыкать-то некуда.
Потом я как-то совместила все это между собой и с розеткой, освободила место на журнальном столике (из стопки шмоток, которую я смахнула на пол, почему-то выкатилась граната), и начала фотографировать все это безобразие по одному листочку, сразу же отсылая их Аманде.
Уже после третьей фотографии она мне перезвонила.
— Что это за чертовщина, Боб?
— Это твое интервью, Эми.
— Я вижу, что это мое чертово интервью, Боб. Почему оно в таком чертовом виде?
— Спроси своего чертова красавчика, — сказала я.
— Это что, его почерк?
— Ну да.
— Да, я еще удивилась, что понимаю каждое слово, — сказала она, намекая на мои низкие навыки каллиграфии. — Но я ничего не понимаю. Почему так сложно? Почему ты не записала его ответы на диктофон?
— Я не знаю, почему он не записал свои ответы на диктофон, — сказала я. — Я оставила ему диктофон, черт побери.
— В каком смысле «оставила»?
— Вместе с вопросами, — сказала я.
— Тебя что, не было на самом интервью?
— Мне пришлось уйти после третьего вопроса, — призналась я. — Работа, знаешь ли. Какие-то ребята решили ограбить банк, и нас всех вызвали по тревоге.
— Я знаю, я смотрю новости, — сказала она. — Но ты знаешь, милочка, что уходить с интервью вот так — это очень непрофессионально?
— Не косплей Мегеру, — попросила я. — Ты мне, между прочим, не начальник.
— Ок, прости, Боб, — сказала она. — Много там еще этой фигни?
Я посчитала.
— Восемнадцать листов.
— О боже, — вздохнула она. — А мне это к утру надо будет как-то расшифровать и привести в удобоваримый вид.
— Тебе бы и аудио пришлось расшифровывать, — заметила я. На сайте, конечно, они могут выкладывать материалы в любом формате, но печатные издания воспроизводить звук пока еще не научились.
— Это проще, — сказала она. — Вставляешь наушники и фигачишь. А тут…
— У него хотя бы хороший почерк, — сказала я, пытаясь ее подбодрить.
— Ладно, прорвемся, — сказала Аманда. — И как он тебе?
— Что бы я могла успеть рассмотреть за десять минут?
— Ой, не морочь мне голову, Боб, — отмахнулась она. — И нескольких секунд хватает, чтобы почувствовать этот животный магнетизм, ощутить на себе эту магическую притягательность, заглянуть в бездонные колодцы его глаз…
— Магнетизма не случилось, — доложила я подруге. — Кроме того, у него весьма специфические вкусы, и я…
— Что? — возопила она так громко, что мне даже пришлось отодвинуть телефон подальше от уха. — Он рассказал тебе о своих вкусах? Будь ты проклята, Роберта Кэррингтон! На твоем месте должна была быть я!
— Если ты имеешь в виду место рядом с ним, так оно до сих пор свободно, — сказала я. — А если ты про интервью, то я же не виновата, что у вас объявили локдаун.
— Нет, я всё-таки тебя ненавижу, — сказала она. — Что совсем не твой тип?
— Абсолютно, — сказала я.
— В любом случае, мне нужны все подробности, — сказала она. — Как он был одет? Как сидел? Что сказал? Как себя вел? Какой он в жизни, а не на картинке? Как отреагировал, когда ты сказала, что тебе надо идти? И, самое главное, что там за вкусы?
— Давай поговорим об этом завтра, — сказала я. — Сегодня я слишком устала, кроме того, в мою дверь кто-то стучит.
— Все ты врешь, — сказала она.
Я вышла в прихожую и поднесла телефон поближе к двери, в которую действительно стучали. Не слишком громко, чтобы это выглядело невежливым, но достаточно настойчиво.
— Небось, сама же ногой и колотишь, — вздохнула Аманда. — Ладно, тогда сегодня с тебя фотографии, а завтра уже расскажешь мне все в деталях.
— Угу, — сказала я.
Я повесила трубку и пошла открывать дверь. А поскольку я все еще держала в уме папино предупреждение о грядущих неприятностях, прежде чем открыть дверь я вернулась в комнату, чтобы сунуть за пояс пистолет.
