Я усадила Ленни на кровать, сходила в ванную, намочила полотенце и принялась вытирать кровь с лица агента Джонсона. Больше тут все равно делать было нечего.
— Ловушка сработала, — сказал Ленни.
— Угу.
В голове была пустота. Сначала я не верила, что Мигель вообще придет, теперь же я не верила, что спецназ ТАКС сумеет его взять. А во что я буду не верить завтра, мы узнаем чуть-чуть позже.
Ленни запрокинул голову, забил ноздри салфетками и двумя пальцами, очень аккуратно, прикоснулся к носу.
— Вроде бы не сломан, — сказал он.
— И то хорошо.
Надеюсь, это будет единственная кровь, что прольется сегодня ночью. Если учесть, что из чертового Мигеля кровь в принципе не течет. А жаль, мне бы хотелось устроить ему кровопускание, и совсем не в лечебных целях.
Я присела на кровать и похлопала Ленни по плечу.
— Будем надеяться, что все это было не зря.
Он вздохнул.
По крайней мере, он все еще жив и не в коме. Другие люди, за которыми приходил Мигель, таким похвастаться, увы, не могли.
Спецназовец, дежуривший у двери, отставил дробовик в сторону и снял шлем.
— Все закончилось, мэм, — сказал он. — Мы его взяли.
* * *
Мне было пятнадцать.
Накинув больничный халат поверх больничной пижамы, я надела больничные тапочки и вышла из больничной палаты в больничный коридор, а потом — в больничный сад.
Не то, чтобы мне хотелось гулять, мне тогда вообще ничего не хотелось, но мой лечащий врач настаивал, что я должна проводить время на свежем воздухе. Медсестры составили график моих прогулок и тщательно следили, чтобы я его придерживалась. Наверняка у них даже была специальная тетрадочка, в которую они записывали время, когда я выходила в сад и возвращалась в палату.
Я прошла по идеально ровной дорожке, проложенной через идеально подстриженный газон, мимо идеально сформированных кустов и не ощутила никакого терапевтического эффекта. Вдобавок, моя любимая скамейка оказалась занята. На ней сидел какой-то высокий и очень худой мужчина в больничной одежде, его правое запястье были перебинтовано.
Суицидник, наверное.
Я остановилась в нескольких метрах от скамейки и не знала, что делать дальше. Начинать разговор не хотелось, да и что я могла ему сказать? Идти искать другую скамейку тоже не хотелось, за время пребывания в больнице я уже успела выработать ритуал, которого придерживалась каждый день, и вот теперь он оказался нарушен.
Это выбивало из колеи.
— Я занял твое место? — спросил он, заговорив первым.
Я кивнула.
— Я скоро уйду, — сказал он. — А пока ты можешь присесть рядом, места тут хватит и для двоих.
Отказываться от такого приглашения было невежливо, и я села рядом.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Боб, — сказала я.
— А я — император, — сказал он.
— Угу, — он не был похож на японца, а других империй в мире, вроде бы и не осталось, но в таком месте каждый волен называть себя, как хочет.
— Ты не слишком разговорчива, Боб.
— У меня депрессия, — сказала я.
— Знакомое состояние, — сказал он. — У меня тоже когда-то была депрессия.
— И как ты справился?
— Я уб… рал причины, которые ее вызывали, — сказал он. — После этого мне стало значительно лучше.
— Значит, сейчас у тебя нет депрессии?
— Нет.
— Тогда что ты здесь делаешь? Тебя упрятали сюда твои враги?
— Нет, — он улыбнулся. — Мои враги предпочитают куда более радикальные решения. Меня упрятали сюда люди, которые пытаются мне помочь. Наверное, они хорошие, просто не знают, что нужно делать.
— Та же история, — сказала я.
— Меня, наверное, скоро отпустят, — сказал он.
— А меня, наверное, нескоро, — впрочем, меня это не волновало. Больница, школа, дом… Никакой разницы, на самом деле.
Кроме прочего, у меня была ангедония — ничего не приносило мне радости.
— Здесь не так уж плохо, — сказал он.
— Угу.
— Знаешь, я встречал людей, у которых были неприятности и покруче твоих.
— Не сомневаюсь.
— Однажды я встретил юношу, почти мальчика, чью страну захватили враги, — сказал он. — И когда я говорю, что это была его страна, я имею в виду именно это. Он был принцем и должен был стать ее королем.
— Это какая-то сказка?
— Что-то вроде того, — сказал он. — Главный захватчик отпустил принца, с условием, что ровно через год тот должен будет бросить ему вызов.
— Странный тип, — заметила я.
— Странный, — согласился он. — Любой на его месте просто приказал бы своим людям перерезать принцу глотку. Но тот парень… у него были свои представления о том, что правильно, а что нет. И он хотел сделать все красиво. Понимание красоты при этом у него тоже было сугубо индивидуальное.
— Угу.
— Когда я встретил этого юношу, он бежал от убийц, которые шли по его следам, — продолжил он.
— И где вы познакомились?
— В местной тюрьме.
Я не стала спрашивать, за что их обоих замели. Надеюсь, что просто за бродяжничество.
— Ты ему помог?
— В тот раз — да, немного, — сказал он. — Но большего я не мог бы сделать, даже если бы захотел. Есть пути, по которым можно пройти только в одиночку. Он искал силу, но заемное могущество ему бы не помогло. Истинной силой не делятся, истинную силу нельзя одолжить или передать другому. Ее можно только обрести.
— И чем дело кончилось? — спросила я. — Он нашел силу? Бросил вызов? Отвоевал свое королевство?
— Не знаю, — сказал император. — Мне было не настолько любопытно.
— Но это же самое интересное, — сказала я. — Финал истории. Мораль, которую можно из всего этого вынести.
— Мораль — штука тонкая и сугубо индивидуальная, — заявил император. — А финал — это лишь краткий миг, вслед за которым начинается какая-то другая арка. На длинной дистанции эти результаты не имеют никакого значения, только профессиональные историки помнят, кто стал чемпионом в том или ином году.
— Я всегда думала, что главное — это как раз результат, — сказала я.
— Здесь и сейчас — возможно, — сказал он. — Но пройдут годы, и результаты исчезнут из памяти людей.
— И что же тогда останется? — спросила я.
— Красота игры.
* * *
Минут через пятнадцать нам с агентом Джонсоном наконец-то позволили выйти из номера.
