Пьянство и короткие интрижки едва ли не виду у всего общества, сменялись короткими периодами покаяниями и истеричного благочестия.
– Бог, он всё видит! – Экзальтированно выкрикнула Дагмара, высунувшись зачем-то в окно и потрясая томиком Евангелия.
Почти тут же прогремел взрыв и несостоявшаяся императрица исчезла в огненном смерче. В смерче исчезли и остальные члены Дома Романовых, которых (совершенно случайно!) собрали в этот день в правом флигеле Александровского дворца.
Полковник Истомин, сняв фуражку, перекрестился, не обращая внимания на хлопья пепла, падающие на плечи и лысую, моментально взмокшую голову. Вину свою он осознавал, но пошёл на такое деяние вполне осознанно, пусть и по приказу. Боевой офицер ни за что не стал бы раскачивать судно, но если оное попало в шторм, а капитан выказывает некомпетентность, то если следует сменить, пусть даже и силой оружия.
Мятеж, предательство… как угодно называйте. Пока капитан выполняет свою работу, он Первый после Бога. Пока… В голове у Истомина билась единственная мысль:
– Тройной… три взрыва, почти слившиеся в один… кто ещё!?
Глава 36
Представленная техника и вооружение настолько впечатлили хунту, что Фокадан получил самые широкие полномочия, но неформально. Числился попаданец ныне частным предпринимателем, всего-то сотрудничавшим с армией. Официальным главой Технического Комитета стал генерал Беляев, грамотный инженер, перескочивший после начала Революции через звание. Неофициально же Беляеву велели прислушиваться с Фокадану и верить ему, как самому себе.
– Сам понимать должен, брат, – чуточку фамильярно повествовал подвыпивший Черняев на банкете по завершению испытаний, – к иноземцам на Руси ныне подозрительно относятся.
– Сам-то! – Засмеялся такой же нетрезвый попаданец, – мать у тебя кто?
– Француженка, – согласно кивнул фельдмаршал под смешки Бакланова, – вот потому я должен быть выше подозрений – стать более русским, чем самые что ни на есть русские.
– Эк завернул, – хмыкнул Яков Петрович, – но прав, чего уж там. Черед годик-другой эта ерундистика с национализмом должна поутихнуть малость, а пока ничего поделать не можем. Одни только еврейские погромы чего стоят.
– Не скажи, Яков Петрович, – поднял палец генерал Агранов, взлетевший в высокие чины уже после Революции (за столом таких добрая половина), – с евреями не всё так однозначно! Гоняют кого? Спекулянтов да ворьё! Ремесленников я защищаю и защищать приказывал. Беда в том, что у них сапожник, к примеру, может ещё и какими-то гешефтами незаконными заниматься. Вроде чистый сапожник, ан глянешь – ещё и скупкой краденого промышляет, иль водку гонит на продажу. Скажешь, не так, Иван Ильич?
– Так, – угрюмо отозвался полковник-кантонист
[267] из крещёных евреев, – всё так. Как вспомню наше местечко, так вздрогну. Отец у меня на этом погорел – честный портной, да пришли уважаемые люди и попросили сделать что-то для других уважаемых людей. Мимо ребе и верхушки жить там не получится, вот и сделал раз, да другой. А на третий пришли полицейские и отца взяли.
– Уважаемые люди откупились, – понимающе кивнул Фокадан, – а тебя в кантонисты?
– Так, – криво усмехнулся полковник, – как вспомню… не знаешь, где хуже – в местечке или в школе кантонистов. Бить-то в местечке не били, у нас вообще детей бить не принято, но знаешь… безнадёга. Тухло. Нищета невероятная и вылезти из неё можно только за счёт нарушения законов. Честно же… придут уважаемые люди и… как с отцом будет.
– А сейчас как с родными? – Поинтересовался Алекс.
– Нет у меня родных, – ответил Иван Ильич с каменным лицом, – в кантонистах стараются привести в православие всех нехристей. Вот и… привели. Там и не так-то несладко, а уж когда на тебя унтер персонально вызверяется, то и вовсе. Вот… как крестился, так отца и потерял, отрёкся он.
– Если б в детство вернулся, то как бы сейчас поступил?
Полковник задумался, потом усмехнулся грустно полными губами…
– Сбежал бы. В Конфедерацию или ещё куда, но сбежал бы. Я ж с десяти лет в кантонистах, а благородием аж в двадцать два стал. Снова терпеть боль в поротой спине, да зуботычины? Я б нашему унтеру в первый же день глотку перерезал бы, спящему…
Красивое, совершенно славянское лицо Ивана Ильича исказилось в звериной гримасе и попаданец, уж на что битый и тёртый мужик, дрогнул невольно.
– Детские травмы, они такие…
Неловкий момент удачно разрешил Черняев:
– Так что, Алекс, быть тебе формально независимым инженером, а фактически начальником. Есть у тебя чутьё на технические полезность, есть!
Попаданец только дёрнул щекой, комплимент достаточно сомнительный, если знать о его иновременности.
Черняев понял его по своему.
– С орденами и патентами не обидим. С патентами, правда похуже… может, долей в предприятиях каких возьмёшь? Железо под Курском добывать начали… как?
Доля в Курской Магнитной Аномалии… звучит заманчиво, только вот зачем? Денег у него столько, что… не то чтобы лишние, но и новым Ротшильдом становиться не хочется, недаром начал на благотворительно столько тратить. К третьему миллиону состояние подбирается, шутка ли
[268]?! И это ведь ещё вложения в участки под застройку не выстрелили.
Ему лично… хотя почему бы и нет? В конце концов, будучи формальным ирландцем, сделал немало полезного для своего нового народа. Почему бы не начать заниматься благотворительностью в России?
– Идёт, – согласился Фокадан, – за патенты буду брать земельными участками.
* * *
К академику Фоменко
[269] и его последователям Алексей Кузнецов относился двойственно. Сторонники криптоистории
[270] поднимали неудобные моменты истории официальной, коих более чем достаточно.
