— Нас всего пятеро, Шон, какой толк выбирать капитана сейчас? — спросил я. — Будет корабль, будет команда, тогда и выберем.
— Надо вождь, — многозначительно сказал Муванга. — Нет вождь — плохой добыча. Хороший вождь — хороший добыча.
Логика простая и понятная. Но я всё равно считал, что сперва нам нужно захватить корабль и набрать команду, чтобы выбирать капитана не только из нас пятерых, но и из тех, кто присоединится потом.
— Давайте выбирать, — произнёс Эмильен, наконец оторвавшись от своего мушкета.
Глава 25
Это были первые выборы, в которых я участвовал, как кандидат, и первые полностью открытые выборы, которые я видел. Голосовать можно было за кого угодно, и за себя в том числе.
Шон тут же проголосовал за себя любимого. Я проголосовал за Эмильена, Эмильен проголосовал за меня. Получилась ничья, и теперь всё зависело только от двух негров, которые снова не совсем понимали, чего от них хотят.
Муванга сидел, хлопая глазами, и глядел то на меня, то на Шона, то на Эмильена.
— Кто вождём будет, решай! — гаркнул Шон.
— Так... Кто вождь не так решают... — пробормотал негр. — Старый умер, новый вождь быть...
— У нас так решают! Давай, думай, негритос тупой! — прорычал ирландец.
Муванга ткнул пальцем в меня.
— Масса колдун, много знай, — пояснил он.
Шон нахмурился и перевёл тяжёлый взгляд на Обонгу.
— Теперь ты, — хрипло сказал он.
— Моя не хотеть ничего решать, моя хотеть спать, — вздохнул негр.
— Я тебе башку разобью, — пригрозил Шон.
— Твоя сильный, твоя вождь, — быстро согласился Обонга лишь для того, чтобы Шон от него отстал.
Снова случилась ничья. Мы с Шоном переглянулись и рассмеялись почти одновременно. Во всяком случае, никакой враждебности в нём я не заметил, его, как и меня, позабавил сам факт ничьей.
— Ну, и что будем делать? — усмехнулся ирландец.
— Захватим два корабля! — пошутил я.
Шон довольно осклабился.
— А до того? — спросил он.
— Нужно либо переголосовать, либо запретить голосовать за себя, — пожал плечами я. — Если голосуем заново, то я тогда тоже голосую за себя, и у нас три против двух. Если запрещаем голосовать за себя, то другое дело, но...
— Да ладно, — махнул рукой Шон. — Твоя взяла, капитан. Голосую за тебя.
— Спасибо, дружище, — сказал я.
— Вот и порешили, — констатировал Эмильен.
— Теперь дело за малым. Достать корабль, набрать команду, — хохотнул я.
Но я почти физически почувствовал, как на мои плечи валится груз ответственности, о котором я не просил. Мне стало не по себе на какую-то секунду, но я быстро взял себя в руки. Всё-таки я отлично понимал, что в одиночку здесь мне не выжить, а идти к кому-то в команду — значит каждый день рисковать собственной головой в каких-нибудь сомнительных авантюрах, на которые я, как рядовой член команды, даже не смогу повлиять. А так — у меня появилась собственная команда, маленькая, зато своя, и я был волен делать что угодно. Ну, почти.
— Это надо отметить, — улыбнулся Шон, потирая руки в предвкушении.
— Нечем, — пожал плечами Эмильен.
— Найдём, — протянул Шон. — Мы же тут не одни, в конце концов.
Ирландец поднялся, осмотрелся по сторонам. Сквозь густые кроны пробивались лучи заходящего солнца, буканьеры возвращались к своим логовам и расслаблялись после долгого дня, покуривая табак и объедаясь мясом. Точно как и мы. Кто-то тихо напевал песню про висельника Джонни, пара голосов подпевала в нужных моментах через каждую строчку. Возле другого костра несколько буканьеров громко играли в карты на деньги. Только рабы и слуги занимались делами, не слишком хлопотными, но всё равно нужными, таскали воду и дрова, снимали просушенные шкуры, кормили собак. В итоге Шон отправился к поющей компании.
Там, судя по песне, отдыхали англичане. И здесь, в глуши никому не было дела до войн и политики, и все спокойно соседствовали друг с другом, не опускаясь до таких мелочей. Лишь бы хватало дичи в лесах, да неба над головой. А их обычно хватало всем.
— Повесь их, повесь! — подхватил песню Шон, и буканьеры синхронно повернулись к нему.
Три пропитых рожи уставились на него, и Шон широко улыбнулся. Я с интересом наблюдал за ними издалека. На их костре жарилась куропатка, а на земле рядом с ними стояли несколько мутно-зелёных бутылок.
— Здорова, бродяги! — воскликнул он. — Услышал вашу песенку, и родную землю вспомнил! Дай, думаю, подойду, поздороваюсь!
— Ну здорова, — хмыкнул один.
Двое других тоже буркнули что-то невнятное, издали я не расслышал, что именно.
— Шон Келли меня зовут, может, слыхали? Нет? Ну, ещё услышите, ха-ха! — сказал ирландец.
— И чего хотел, Шон Келли? — спросил один из буканьеров.
— Айда к нам! Мы кабанчика зажарили, празднуем! — снова улыбнулся Шон.
Буканьеры вытянули шеи и посмотрели в нашу сторону.
— В честь чего праздник? — спросил другой.
— А пошли! — перебил первый.
Буканьеры поднялись, отряхнулись, сняли куропатку с огня, переглянулись и пошли к нам, о чём-то тихо перешучиваясь.
— О, а вы забыли! — воскликнул Шон, подхватывая с земли бутылки.
Англичане обернулись, нехотя кивнули ему. Шон поспешил к нам, за спинами англичан размахивая бутылками в воздухе, будто хвастаясь величайшей драгоценностью. Триумфальный захват чужого алкоголя, иначе и не скажешь.
Буканьеры подошли к нашему костру, молча покосились на сидящих тут же ниггеров, поздоровались с Эмильеном, скользнули по мне равнодушными взглядами.
— Андрей Гринёв, — представился я.
— Джек, — коротко представился первый из англичан, тощий и высохший, будто мумия. Его кожа походила на пергамент, и только яркие чёрные глаза выдавали, что он ещё жив.
— Ник Фоули, — сказал второй, рябой и толстый, с красными прожилками на лице, явственно выдающими в нём старого алкоголика.
— Генри Рыжий, можно просто — Рыжий, — сказал третий, с ярко-рыжей шевелюрой и целой тучей веснушек на обгорелом красном лице.
Я посмотрел на остатки кабана и понял, что нам даже нечего им предложить, и Шон зря манил их жареным кабанчиком. Ирландец как раз подсел ко мне, протянул мне бутылку, протянул Эмильену другую, а затем торжественно поднял свою.
— Ну, за наше дело! — провозгласил он.
— На удачу! — хохотнул Эмильен.
— За будущую добычу! — добавил я.
Мы одновременно приложились к трофейному алкоголю, и более мерзкого пойла я в жизни не пробовал. Горячий, обжигающий комок прокатился по горлу и ухнул в желудок, будто огненный шар, чтобы оттуда ударить сразу в голову. Противное, приторное сахарное послевкусие прилипло к языку, и я поморщился, занюхивая рукавом рубахи и стараясь его прогнать, но оно никак не уходило. Пришлось закусить остатком свиного рёбрышка, но стало только хуже. Даже палёный «Капитан Морган» по сравнению с этой адской жидкостью мог считаться амброзией, достойной короля или императора.
