Я тоже желал оказаться сейчас как можно дальше отсюда, но вместо этого короткими перебежками отправился к первой телеге, до боли в пальцах сжимая пистолет. Оба оставшихся испанца отстреливались, изредка высовываясь из-за своих телег, но я, как учила братва, зашёл сбоку. Главное теперь было не словить маслину, к счастью, с длинным мушкетом не слишком ловко получается быстро поменять направление стрельбы. Я выскочил из-за телеги, застрелил первого, ближайшего ко мне испанца, рухнул на землю, видя, как второй спешно перекидывает мушкет, целясь в меня, и из положения лёжа выстрелил во второго.
Всё затихло, и я уткнулся лбом в горячую сухую землю. На меня свалилась невероятная усталость, и хотелось уснуть прямо там, но я только на мгновение прикрыл глаза, а потом встал и принялся перезаряжать пистолеты дрожащими руками. Теперь, когда всё кончилось, меня снова потряхивало от ужаса.
Глава 41
Из кустов начали выбираться буканьеры, довольно щурясь на солнышке и разглядывая добычу. В конце концов, не каждый день тебе достаются три полные телеги хабара. Я сунул заряженные пистолеты за пояс и принялся обшаривать мёртвых испанцев. Ничего интересного у них не было, только всякая мелочёвка, недостойная моего внимания. Табак, деревянные крестики, амулеты.
— Ну ты даёшь, — произнёс Шон, протягивая мне мушкет и палаш. — Бешеный, натурально бешеный.
— Кто буйный, ты буйный, епт! — я притворно округлил глаза, но не ожидал, что ирландец от меня отшатнётся. — Шучу.
— Не, ну если тебе не нравится, если так называют, ты так и скажи, не надо вот... — забормотал Шон.
— Расслабься, — я хлопнул его по плечу и забрал своё оружие. — Всё в порядке, все живы?
— Эмильена подстрелили, — сообщил Шон, и я кое-как удержал порыв бежать сразу к нему. — Обонга ещё себе всю харю разодрал, пока через кусты выбирался.
— Подстрелили куда? Где он? Живой? — всполошился я.
— Да живой, там он, — Шон махнул рукой в сторону склона.
— Смотрите, что в телегах, — приказал я. — Лошадь какую-нибудь поймайте, надо взамен убитой запрячь.
— Не учи отца детей делать, — вальяжно протянул Рябой.
— Ещё слово — и ты присоединишься к нашим испанским друзьям, — прорычал я.
Жак сделал вид, что он ничего не говорил и вообще усердно обирает карманы мёртвого кучера, а я сделал вид, что ничего не было, и поспешил к Эмильену.
Буканьер оставался на огневой точке, бледный, вспотевший от болевого шока. Он часто моргал и скалил зубы, сдерживая боль. Он оказался ранен в левую руку, чуть ниже плеча, и ему повезло, пуля прошила его насквозь, чудом не задев кость. Эмильен зажимал рану ладонью, но кровь так и не останавливалась. Возле него крутился Феб, тихо поскуливая.
— Ты как? — бросил я, скидывая мушкет на землю, чтобы не мешался.
— Погано, — сквозь зубы сказал Эмильен. — Как со свиньи хлещет...
Я отцепил ремень от мушкета, просунул ему под мышку и крепко затянул, используя его вместо жгута. Буканьер зашипел от боли, но ничего не сказал. Потом я достал нож, и Эмильен испуганно покосился на лезвие.
— Ну-ка, отпусти, — сказал я.
— Дай, — просипел он, протягивая руку за фляжкой.
— Немного оставь только, — я протянул ему фляжку рома, и он основательно приложился к горлышку, а затем вернул мне полупустую флягу.
Простреленный рукав пришлось безжалостно отрезать, несмотря на возражения Эмильена, что это новая рубаха и он бы лучше её снял. Из раны торчали нитки и кусочки ткани, которые нужно было обязательно вытащить. Иначе инфекция, нагноение, сепсис, смерть. В таком климате любая инфекция в ране могла убить. Я щедро плеснул рома из фляжки прямо на рану, а потом на нож.
Тут уже Эмильен стона не удержал, а я подумал, что было бы неплохо раздобыть себе комплект хирургических принадлежностей, раз уж в этом времени только я имею представление о санитарии и гигиене, и моё лечение будет ничуть не хуже любого профессионального вмешательства местных коновалов.
— Зажми лучше зубами что-нибудь, — посоветовал я и протянул ему торчащий кусок ремня.
Бледный и дрожащий буканьер стиснул его зубами. Липкие от пота волосы облепили его побелевшее лицо, теперь ещё больше контрастирующее с чёрной бородой.
Я запустил острие ножа в рану, Эмильен издал короткий сдавленный стон. Нужно было вытащить всё, даже самые мелкие обрывки и нитки, и без пинцета это было непросто. Даже несмотря на то, что входное отверстие оказалось довольно большим. Я не хотел, но пришлось помогать себе пальцами, на которые я тоже полил ромом.
— Повернись, — приказал я.
С другой стороны рана была вполне чистой, и ковыряться там не пришлось. Теперь нужно было зашить рану, благо, нитки с иголками были у каждого из нас, при походе через джунгли чинить одежду приходится регулярно. Кипятить иголку с нитками не было времени, поэтому я просто бросил их во фляжку, немного побултыхал там и вытащил, надеясь, что этого хватит для дезинфекции.
Рану я зашивал без изысков, обычным портняжным швом. Эмильен постоянно косился на меня, я постоянно требовал его отвернуться. Мне так было проще работать, да и его борода, если он поворачивал голову ко мне, норовила ткнуть в прямо в рану. Я зашил входное отверстие и принялся зашивать выходное.
— Эй, уходить пора! — раздался снизу голос Рябого. — Мы всё собрали, лошадь запрягли, можно ехать!
— Ждите! — отозвался я.
Работать в спешке я никогда не любил. Что уж говорить про зашивание раны. Она и так получится не слишком красивой, и даже если всё обойдётся без заражения, в чём я сильно сомневался, у Эмильена всё равно останутся два уродливых шрама.
Я зашил второе отверстие, обрезал нитки и внимательно осмотрел рану с обеих сторон. Оставалось только забинтовать, но стерильных бинтов или хотя бы кипячёных тряпок, само собой, тоже не было, и я замотал рану тем же обрезанным рукавом.
— Жить будешь, — произнёс я. — Вечером покажешь.
Эмильен часто-часто закивал. Я встал, помог ему подняться, снял жгут и забрал оба мушкета. Феб радостно скакал вокруг меня и я потрепал собаку по голове. Мы втроём спустились на дорогу. Я бросил быстрый взгляд на Обонгу, который тоже считался пострадавшим, но негр всего лишь расцарапал себе лицо ветками, а несколько мелких ссадин заживут и без моего вмешательства.
Телеги уже развернули, мёртвых испанцев сбросили вниз по склону, в кусты. Туда же оттащили и подстреленную лошадь, и о случившемся сражении теперь свидетельствовали только бурые пятна крови на жёлтой земле.
Я прошёлся вдоль захваченных телег. Лошади нервно переступали с ноги на ногу, и я погладил каждую, пытаясь успокоить хоть немного. Одна из лошадей оставалась осёдланной, и я раздражённо снял с неё седло и потник.
— Зачем седло оставили? — спросил я.
