Не все ли эти разочарования, что преследовали его десятилетиями, не свою ли память Фоант так старательно и рьяно топил в вине?
Видеть его таким — серьезным, погруженным в себя — не просто было непривычно, это ломало весь нарисованный в сознании Деми образ. Но нет, это не слом — глубина. Уходящие в землю корни дерева. Показавшаяся на мгновение часть айсберга, что обычно скрыта под водой.
Фоант откашлялся, отводя взгляд. Прежде, чем Деми успела сказать хоть что-то, он заговорил сам.
— У моей сверх меры романтичной матушки, правда, другое объяснение чудесной трансформации Харона.
Деми не сразу поняла, что Фоант говорил об Ариадне. Воспринимать эту прекрасную девушку матерью юноши, не расстающегося с вином, непросто, особенно если вспомнить, что его матерью она была в одной из своих прошлых жизнях.
— Если верить ей, после того, как обратилась паром и пеплом ее река, Стикс впервые явила миру свое человеческое воплощение. И Харон…
— Решил от нее не отставать? — предположила Доркас.
Фоант шумно фыркнул.
— Я бы назвал это иначе.
— Он хотел ей понравиться, — улыбнулась Деми.
Сын Диониса торжествующе наставил на нее указательный палец.
— Во-о-т.
— Но они находились бок о бок друг с другом на протяжении десятков лет, — недоумевала Доркас. — Уж Стикс-то наверняка знала, как выглядит Харон. Видела, как он постепенно дряхлеет, как желтеют его кости под рубищем…
Фоант притворно вздохнул.
— Ничего ты не понимаешь. Не романтичная ты натура.
— Кажется, Ариадну «сверх меры романтичной» называл именно ты, — сощурила глаза Деми.
— У нас разные понимания романтичности, — назидательно сообщил он.
Деми фыркнула, но промолчала.
— Выходит, бессмертные могут по собственной воле изменять свою личину?
— О, не все, далеко не все, — вклинилась Доркас. — Иначе Сцилла не была бы обречена на такие муки.
— А я думал, ее страдания связаны с тем, что она, ведомая голодом, была вынуждена поглощать плоть созданий, к которым и сама недавно принадлежала.
— Да, но то, что Сцилла при этом страшна как грех, вряд ли улучшает ситуацию.
— Некоторым бессмертным доступна магия изменения, иллюзии. Разумеется, в первую очередь столь полезной привилегией обладают боги. Так, Геба вечно юна, хотя ей, богине юности, наверное, и положено. Деметре и Гестии больше по душе обличье женщин зрелых и, м-м-м, породистых. Персефона навеки сохранила тот облик, в котором впервые спустилась в царство мертвых. Посейдон и вовсе соткан из воды и как таковой личины не имеет. Дионис бесконечно меняет лица — ему нравится эта игра. Его любимая забава — притвориться обычным жителем Эллады, затесаться в круг его знакомых и напоить их до полусмерти, а девушек до полусмерти затанцевать. Афродита, напротив, бесконечно исправляет то губы, то носик, хотя, как по мне, она — совершенство.
Деми покачала головой, представляя крутящуюся перед зеркалом Афродиту. Голова шла кругом от такой близости истинных богов.
— Кстати о богах… Кто сейчас сражается на стороне Зевса?
— Дочери и сыновья Стикс всегда были верными союзниками Зевса, со времен битвы с Титанами, — нараспев произнес Фоант. — С ними Ника, крылатая богиня победы, Зел, бог соперничества, Бия, богиня могущества и насилия, Кратос, бог господства и силы. Их называют стражами трона Зевса, а потому немудрено, что именно они всегда на передовой. Они — его главные воины.
— Еще, конечно, Афина Паллада.
— Но она ведь тоже богиня войны? Почему она не на стороне Ареса? Почему не считает его своим… м-м-м… единомышленником?
— Потому что Арес был рожден богом коварной, вероломной войны, тогда как Афина — богиня войны честной и справедливой, — объяснил Фоант. — Она, превосходный стратег и воин, командует армиями смертных и полубогов вместе с Атлантом.
— Тем, что поддерживает небесный свод? — оживилась Деми.
— В этом больш нет необходимости. Наверняка ты знаешь, что когда-то Атлант вместе с собратьями-титанами воевал с олимпийскими богами.
— Титаномахия[2], да, — кивнула она.
— Но перед лицом такого грозного врага, как Арес, Зевс позабыл былые обиды и освободил сверженных титанов из Тартара, а с плеч Атланта снял небесный свод. Теперь титаны и сторукие великанами-гекатонхейры, как и Зевс с Атлантом, бок о бок сражаются с химерами Ареса.
Обойдя весь Акрополь и часть нижнего города, в пайдейю они вернулись уже под вечер. Фоант заявил, что после такого «насыщенного и тяжелого дня» ему просто необходима «чарочка вина». Неутомимая Доркас отправилась в Гефестейон, оттачивать дар укрощения земли и навыки владения благословленным богами оружием.
Деми поднималась к себе, когда увидела в коридоре замершего у окна Никиаса. Воздух вокруг него готов был заискриться от напряжения, руки были сжаты в кулаки. Однако смотрел он не на вечно алое небо. Тогда что так его беспокоило, что так злило?
Его рука потянулась к стальной черной маске Минотавра… и с тихим скрежетом провела по ней ногтями. Пальцы изогнулись дугой, словно птичья лапа, и задрожали.
— Мне жаль, — вырвалось у Деми.
Она не хотела ничего говорить, хотела и вовсе оступить в тень, и в ней же раствориться, пока Никиас не заметил ее присутствие. Но эта дрожащая рука, эта переполняющая его ярость… Теперь она, уже куда более очевидная, плескалась в синих глазах — Никиас порывисто развернулся к ней всем телом.
— Цирцея тебе не помогла.
Не вопрос — утверждение.
— Почему?
— Что? — растерялась Деми.
— Почему тебе жаль? Разве ты не писала в своих дневниках о том, как я обращался с тобой, какие слова тебе говорил?
Она помолчала, кусая губы. Прощение — странная вещь. Жить без него тяжело — слишком уж несовершенны люди… и даже боги. А вот злоупотреблять им не стоило, иначе можно забыть о такой хрупкой вещи, как уважение к самому себе. Однако глядя на Никиаса, Деми видела красивого молодого юношу с ужасным уродством, которое ему приходилось прятать всю свою жизнь… Все свои жизни. Каково жить так, ненавидя самого себя? Каково годами искать — и находить — в чужих глазах жалость, отвращение и страх?
Может, потому Никиас никого не подпускал близко? Потому так сильно замкнулся в себе? Редкий человек на его месте не обозлился бы на судьбу, не впустил ярость в свою душу. А она подпитывала любую эмоцию, раздувая искру в яркое, жаркое пламя.
Однако было и кое-что еще…
— Я могу понять твою боль, ярость и ненависть. Я и сама ненавижу ту, которой когда-то была. Пандору. И никто не заслуживает такой участи — вечно жить с чем-то, что нельзя изменить.
Никиас шагнул к ней со сжатыми кулаками. Деми подавила желание отступить на шаг, чтобы не показать свою слабость. Вскинула подбородок, готовая не принять очередной ядовитый укол в свою сторону, но ответить на него.
