К ее удивлению, скрывать свои намерения Медея не стала.
— Я думала, что, если у меня будет пифос, я смогу контролировать атэморус.
— Чтобы стать на сторону Ареса или Зевса? — К делу это не относилось, но Деми не могла не спросить.
— Все зависело от того, кто больше предложит. — Медея расхохоталась над собственной шуткой.
Громкая, прямолинейная, она вызывала странные чувства, и одно из них — любопытство.
«Она убийца, — напомнила самой себе Деми. — Не забывай». Мысль звучала почти… иронично. Но она и впрямь не забудет.
— У тебя не вышло, — спокойно сказала Кассандра, — и что тогда?
— И тогда я решила отыскать Пандору. Точнее, дождаться, пока другие — вроде тебя — ее найдут. Видимо, дождалась, пусть и не сумела оказать ей достойный прием.
— Почему Геката тебя не спасла? — нахмурился Никиас, разглядывая тюрьму Медеи. На чудовищ он смотрел без страха и отвращения, будто те были лишь псами на цепи. — Разве она не была твоей покровительницей?
— Боги переменчивы. В одну минуту ты находишься под их заступничеством, в другую — ты уже в немилости у них. У богини колдовства появились другие игрушки на замену смертным. Химеры. И разрушительная война.
— А кто?..
— Хватит вопросов, — резко оборвала Никиаса Кассандра. — Мне нужен ответ лишь на один: — Где пифос, Медея?
Та облизнула полные губы.
— У меня. И я отдам вам его. Но вы должны понимать… У моего бескорыстия есть цена.
Харон фыркнул и отвернулся.
— Ты хочешь освобождения из своей тюрьмы, — кивнула Кассандра.
Медея отчего-то снова расхохоталась. В этом смехе — открытом, искреннем — Деми неожиданно увидела сходство между дочерью Гелиоса Цирцеей и его внучкой.
— И зачем мне это? Там, наверху, бушует война, а мне и без нее находиться в Алой Элладе опасно. Слишком многим не пришлись по вкусу мои действия, слишком многие хотят вырвать душу из моего тела. Здесь я — царица в своем собственном замке. Мне поклоняются, меня любят, мне преданы и благодарны.
Бывшая царевна Колхиды, а ныне — царица чудовищ в замке из костей.
— Мне лишь нужно немного… уюта. Я ведь женщина, пускай и заточенная в Тартар.
— Уюта? — Кассандра захлебнулась изумлением с возмущением пополам.
Впрочем, наглость Медеи поражала не только ее. Или это не наглость, а ясное осознание того, что она хозяйка положения? Обладающая самой ценной из реликвий, она могла позволить себе торговаться. Отказать ей — значит, обречь противников Ареса на поражение, и Кассандра это понимала. Оттого восседающая на троне Медея и смотрела на них свысока.
— Мне нужен кто-то вроде… Дедала, способный превратить это жуткое место из тюрьмы во дворец.
— Дедал, как и многие, сейчас в гуще войны — даже если и не находится на поле боя. Он неустанно трудится над новыми изобретениями, которые помогут нам в войне против Ареса, и ты должна это знать…
— Я знаю.
— И, тем не менее, ты требуешь, чтобы я оторвала его от дела и привела в Тартар, чтобы он построил для тебя роскошную золотую клетку?
— Верно. — Улыбка Медеи доброй не была. Она походила на оскал хищницы, что сжимала в лапах мышь. — Одного золота, правда, будет недостаточно. Хочу еще белый мрамор.
Кассандра прикрыла глаза и стояла так, собирая по крохам самообладание. Обычно она его не теряла вовсе.
Каждый из них понимал: Медея победила в тот момент, когда Кассандра отправилась на ее поиски. Да и Дедал, при всей важности его дела, пойдет колдунье навстречу.
— Сомневаюсь, что Аид так легко согласится на то, чтобы отданный под его власть Тартар перекраивали, как хотели, — заметил Никиас.
Самому Тартару, судя по всему, безразлично, что творят с его детищем. Сражался ли он, бог глубочайшей во вселенной пропасти и самой страшной тюрьмы, в Эфире с Аидом и его тварями? Или бродил здесь, среди приласканных Медеей монстров?
— А это уже ваша проблема, — напевно сказала колдунья.
Пальцы ее правой руки задумчиво поглаживали каменный трон. Своим ледяным спокойствием и огнем, горящим в глазах, она напоминала Деми сам Тартар. Холодную бездну, под чьим непроницаемым покровом ярились чудовища и пульсировала живая тьма.
Аида Кассандра призывала вынутыми из мешочка на поясе костями. Готовилась к этой встрече заранее или всегда использовала их для ритуалов? От эллинов, тем более отмеченных божественными знаками, Деми уже ожидала всего.
Кассандра выложила костями знак, напоминающий насаженный на крест полумесяц, с круглой точкой на вершине. Аид явился не сразу. Возник из теней, которые отбрасывали ручные чудовища Медеи, ее трон и сам ее дворец. Высокий, в полтора раза выше Деми, и облаченный в темные доспехи и чужую кровь.
— Чего ты хочешь, смертная?
Голос Аида не был подобен грому, что, говорят, присуще Зевсу. Глухой, но сильный, вызывающий невольный трепет. Темные волосы доставали ему до плеч и кое-где были схвачены узкими стальными кольцами. А в глазах темнота, будто в пропасти Тартара.
Аид обращался к Кассандре, но увидел Деми, и зрачки его расширились.
— Я так близка, ближе, чем когда-либо, — прошептала пророчица, припадая на колено и склоняя голову.
Он все понял в мгновение ока. Огляделся по сторонам в надежде увидеть пифос.
— Медея, твоя пленница, хочет награды за то, что она присвоила.
Кассандра не стала произносить слово «пифос» — не оттого ли, что боялась, будто ее услышит Арес?
— Что мне мешает убить ее?
— То же, что мешало другим — и мне — открыть присвоенное, — без тени страха, почти беспечно отозвалась Медея. С трона своего она не сошла и колен не преклонила. Будто не с богом и надзирателем беседовала, а с обычным смертным. — Печать мою не сломать никому.
— Даже Гекате? — изогнул бровь Аид. На узких губах зазмеилась усмешка.
— Разве что ей… — Медея будто задумалась. — Но сколько времени будет потрачено, чтобы разгадать и разрушить мое колдовство? Сколько невинных жизней загублено? И ради чего? Чтобы сохранить Тартар неизменным?
— О чем она? — нахмурившись, осведомился Аид, отчего-то не желая обращаться к Медее напрямую.
— Она хочет себе более роскошную… тюрьму, — поморщилась Кассандра. — И Дедала, который ее построит.
Аид хмурил брови, раздумывая.
Богам присуща жестокость, Деми знала это наверняка. Однако им свойственно и милосердие. Красноречивее всего об этом говорило божественное благословение, которым они одаривали смертных.
— Я даю свое согласие, — веско сказал Аид.
Улыбка Медеи стала еще шире и хищнее.
— Значит, решено.
