Эллин, которого темный дух преследовал до самого нижнего города, обратил на Деми взгляд, полный надежды. Она поборола желание вонзить ногти в ладони. Надежда — это не по ее части.
— Я не Искра, — тихо сказала она.
— Тогда мы оба, считай, уже мертвы, — выдавил эллин, отступая к стене под натиском плывущего к нему атэморус.
— Я так не думаю. Когда эта тварь отвлечется на меня, бегите.
— Но ты сказала…
— Вы хотите выжить или нет? — яростно перебила Деми.
На короткий миг их взгляды встретились.
— Хочу.
Кивнув, она потянулась к атэморус всем своим существом. Протянула к нему невидимые нити вроде тех, что ткала Ариадна. Ничего не вышло. Увлеченный игрой со своей жертвой, попыток Деми дозваться до него дух даже не заметил. Но внутри нее самой что-то всколыхнулось. Нечто похожее на темную, холодную воду, но в воображении отчего-то пахнущую затхлостью и… гнилью.
Касаться ее, обращаясь внутрь самой себя, не хотелось. Но атэморус уже тянул дымчатую руку к эллину, торопясь высосать, выпить, выжечь из него жизнь. С глубоким, шумным вздохом Деми пробудило в себе это «нечто», его коснувшись. Как должна была пробудить надежду, что ждала в пифосе своего часа.
Холод и тьма, волной нахлынувшие на Пандору, когда атэморус прошли сквозь нее… Теперь она знала эти ощущения. Они вернулись.
Будто откликаясь на них, атэморус, что поначалу застыл с поднятой рукой, обернулся к Деми. Миг — и он преодолел разделяющее их расстояние. Возвышался над Деми, призрачный, дымчатый, маревый, дышал смертельным холодом в лицо. Задернув голову, она вглядывалась в него. Вены ее, кажется, заиндевели. Исходящий от атэморус холод заморозил и страх.
— Уходите, — стеклянным голосом сказала она эллину.
— Но ты…
— Не волнуйтесь за меня.
Она за себя не волновалась, так почему он, чужой ей человек, должен?
— Хорошо, я… Спасибо. Я позову кого-нибудь из Искр, ладно?
Деми его уже не слушала.
Внутри нее, очень близко к коже, трепетала холодная темнота.
— Сражайся за меня, — хрипло сказала она.
Неуверенные, слова ничего общего с приказом не имели.
Атэморус не шелохнулся. Не кружил вокруг, а застыл над ней, словно настороженный зверь. Так они и стояли — не друзья друг другу, но враги ли? Деми — Пандора — не создательница атэморус, а лишь та, кто дал им свободу. Так отчего тогда они послушались ее в прошлый раз?
И отчего не слушались сейчас?
Она попыталась снова. И еще. И еще. И так десятки раз — до вконец охрипшего голоса.
— Убей себя, — со всей яростью, на которую была способна, велела Деми.
Этого она хотела куда больше. Атэморус все так же притворялся изваянием, слепком, но не живым (в какой-то степени), способным двигаться существом. Деми развернулась, ощущая озноб в каждой клеточке тела, и направилась в сторону Акрополя. Атэморус за ней не пошел.
Когда Деми в порыве отчаяния вернулась в Гефестейон, единственным человеком, кто оказался рад ее видеть, была Доркас. Нет, ей в лицо не выплескивали оскорбления, но насмешки, казалось, звучали громче с каждым днем, что Деми проводила с Искрой Геи на боевой арене. Даже имея в арсенале силу стихии земли, всецело Доркас на нее не полагалась. Как и другие Искры, она училась защищаться и нападать, используя и благословленное богами оружие, и то, что было выковано Искрами Гефеста.
Чем дольше Деми находилась в Гефестейоне, тем больше Искры распалялись, распространяя вокруг себя невидимое, но ощутимое пламя: вспышки гнева, патроны из едких слов, порохом для которых служило презрение. Вытерпеть все это оказалось бы куда проще, будь попытки Деми стать воином наравне с одаренными богами инкарнатами не столь смехотворными.
И Доркас день ото дня все сильнее хмурилась.
— Что не так? — отложив в сторону тренировочный деревянный меч, требовательно спросила Деми. — Знаю, как подопечная я не подарок, но…
— Ты бежишь от себя.
— Я не понимаю…
Доркас шагнула к ней, стрельнув взглядом по сторонам, чтобы удостовериться, что их не слышат. Сказала громким, яростным шепотом:
— Ты прекрасно знаешь, что внутри тебя сидит какая-то сила, а вместо этого уже несколько дней торчишь на арене. Понимаю, что на твоем теле еще осталось достаточно места для новых синяков, но это не объясняет…
— Я пыталась! — вспылила Деми.
— Что?
— Я пыталась, — чуть спокойнее и ровнее повторила она.
Разложить сухие факты, словно карты Таро на столе — легко. Куда сложнее объяснить, что происходило внутри нее самой в тот момент, когда она пыталась дотянуться до атэморус.
— Это чувство… Я никогда не испытывала ничего подобного. Оно пугает меня…
Деми ведь здесь — по собственной воле, а не по воле пророков и богов. Вот только легко быть храбрым в собственных мыслях. Быть таковой в реальности среди монстров, духов и богов она еще только училась. В ней плескалась сила, похожая на океанские глубины — такая же пугающая, холодная, темная. И погружаться в нее, прикасаться к ней Деми не спешила.
Доркас молчала, жуя губы. Хотела помочь, да не знала, как.
Семь полновесных записей в дневнике… А значит, семь дней ушло у Цирцеи на то, чтобы подготовить ритуал. Чтобы принять решение, Деми потребовалось куда меньше.
Внутри зрела странная решимость. Деми не хотела, чтобы эта жизнь, все последующие и предыдущие оказались напрасными. Чего она желала по-настоящему, так это понять саму себя. Себя старую — глупую Пандору, себя новую — слепое пятно по имени Деми.
Алую Элладу ей не спасти. Ей не избавить мир от войны, разлив над миром целительный свет надежды. Но она могла бы защищать людей от атэморус. Так долго и так отчаянно, как только могла.
Доркас права: убежать от себя невозможно. Деми до сих пор не знала, сможет ли управлять той силой, что дремала внутри и пробуждалась только рядом с духами. Не знала даже, сможет ли ее принять. Но она должна была хотя бы попытаться.
Наверняка не единожды за эти дни Деми задавалась вопросом: подозревала ли Цирцея, что ее ожидает, что пифос окажется пустым? Или просто пыталась подготовить к худшему, избавить от напрасных иллюзий и надежд? Гадай, не гадай, выбор остался прежним: помнить все или оставить на своей душе печать забвения, уничтожить дневник и вернуться в Изначальный мир.
Деми почти воочию видела, как уничтожает свою статую, как остается жить в Каламбаке вместо нее. Живет в Греции, вместе с мамой, а не в истерзанной войной Алой Элладе. Видела так отчетливо, будто это уже свершилось.
Она насладилась сладкой грезой и решительно развеяла ее, словно дым.
