— Медея? — воскликнула Ариадна. — Из всех людей этого мира ты обратилась к Медее?! К той, на чьих руках кровь невинных? Много, очень много крови…
— Она, возможно, единственная, кто мог мне помочь. Иногда цель оправдывает средства, Ариадна.
Та отвернулась, не желая продолжать спор.
— И что? — облизнув губы, нетерпеливо спросила Доркас. — Она научила тебя воздействовать на атэморус?
Деми, хмурясь и отводя взгляд, рассказала о том, что произошло в Эливсине.
— И это все? — разочарованно протянула Искра Геи. — Ты просто его прогнала? Зная, что в тебе заключена такая сила?
— А что бы сделала ты?
За нее ответил Никиас:
— Я бы заставил атэморус сражаться за меня. Призвал бы их, создал бы целую армию, и натравил ее…
— На Ареса? Ты правда думаешь, что мне это под силу?
Никиас долго смотрел на нее.
— Если кому-то и под силу, то тебе.
Доркас, откидываясь на кровать, протянула приглушенное «оу» и многозначительно переглянулась с Фоантом. Щеки Деми запылали, но взгляд от Никиаса она отвела не сразу.
Ариадна, что, хмуря брови, глядела прямо перед собой, решительно мотнула головой.
— Ты правильно сделала, что ушла.
— Не знаю. Я в этом не уверена. Просто…
— Просто уничтожение нескольких атэморус не стоит того, чтобы пятнать свою душу тьмой. Ты не представляешь, каково это. Не знаешь, к чему это может привести.
Деми и впрямь не знала, но до сих пор помнила то ощущение неправильности происходящего, накрывшее ее с головой. Чувство, будто что-то в ней неотвратимо менялось. Будто тьма, которую она вытягивала из атэморус, стылой и темной болотной водой наполняла ее естество.
— Есть еще кое-что… Я вернула память, и обратного пути для меня теперь нет. Больше никаких дневников… и никаких побегов от реальности. Забвение будет ждать меня лишь в конце пути, а до тех пор… — Она покачала головой. — Я буду помнить каждую свою ошибку, и, пусть это звучит трусливо, возможно, возвращение памяти — одна из них.
— Не говори так, — тихо сказала Ариадна.
Деми порывисто к ней развернулась.
— Доркас и Никиас правы, в моих руках — сила, способная или уничтожить атэморус, или заставить их примкнуть к воинам Зевса вместо того, чтобы нападать на людей. А я не могу. Я слишком отчетливо помню, каково это — обращаться к этой силе, и это мешает мне…
— Снова ее призвать, — кивнул Никиас. — Потому и я так редко снимаю маску. Потому не сражаюсь в Эфире. Что для других — проявление трусости, для меня…
В комнате повисла звенящая тишина. Все взгляды теперь были направлены на Никиаса.
— Та тьма, что вырывается из тебя… — Деми содрогнулась, воскрешая в памяти это видение. — Она что-то меняет в тебе, верно?
— Каждый раз, как забирает чью-то жизнь, — полым голосом ответил Никиас. — Вот почему, наверное, в каждой новой моей инкарнацией бреши лишь разрастаются.
— Откуда ты…
— Как и ты, позрослев, я узнал о тех, кто страдал от похожей напасти. О себе.
Долгий взгляд глаза в глаза, а в нем — столь хрупкое понимание. Друг друга. Общности их жизней. Схожести их странных сил…
Тонкая нить, протянувшаяся между ними в тот момент, когда открылась правда о Пандоре и пифосе, стала крепче. Деми ощущала ее так отчетливо… В этот миг она и вовсе ощущала только ее. Ирреальное, зыбкое видение: они вдвоем на призрачном мосту, и никого рядом, никого больше.
Еще миг, и эфемерное чувство единения померкло. Но память Деми его уже не сотрет.
— Тьма имеет свойство возвращаться… и оставлять в тебе след, — глухо сказал Никиас, не отводя взгляда. Чувствовал ли он хоть толику того, что чувствовала она? — Ариадна права. К черту армию — очередную армию, которая все равно не сможет ослабить Ареса и переломить ход войны. Она не стоит такой цены.
Доркас, помедлив и покусав щеку изнутри, кивнула. И ей знаком дар, чья сила — разрушение, не созидание.
— Никакая сила не стоит потерянной души, — прошептала Ариадна.
Слушая их, проникаясь их словами, Деми чувствовала снисходящее на нее успокоение. Не всем, в конце концов, суждено стать героями… Но под покровом облегчения билась одинокая мысль: что, если желание послушать друзей — лишь проявление ее слабости? Выбор самого легкого из путей?
Ответ, полученный от Деми, Медею не порадовал.
— Ты, должно быть, шутишь… Пока другие готовы на все, чтобы заполучить жалкие крохи божественного благословения, ты отвергаешь то, чем наградила тебя сама Эллада?
Повторять чужие слова в свою защиту — все равно, что прикрываться чужим телом как щитом. И все же Деми повторила.
— Не стоит такой цены, говоришь? А что, если я скажу тебе, что твоя сила может помочь тебе противостоять не только атэморус… но и химерам? Тех, что терзают Эфир, терзают самих богов?
Деми застыла, неверяще глядя на царицу чудовищ.
— Не понимаю. Как? Почему?
Медея подошла к ней вплотную. Торжествующе усмехнулась.
— Потому что свою армию химер Арес и его верные союзники создали из атэморус.
Дыхание перехватило. Деми отступила на шаг.
— Что, этого не знали ни Кассандра, ни ваша божественная Цирцея?
— Я не понимаю…
— А что тут понимать? — Медея пожала полными плечами. — Арес всегда искал силу — задолго до открытия пифоса, всегда мечтал возвыситься над остальными богами. Но, будучи богом войны, стать сильнее он мог только…
— Когда война развязана.
— Верно. И все же он выжидал, зная, что Зевса так просто ему не победить. Когда ты открыла пифос, одни боги, особенно проникнувшиеся любовью к смертным, увидели в этом трагедию, другие — всего лишь досадную помеху, третьи, увлеченные очередным пиршеством на Олимпе, и вовсе ничего не заметили. Арес же увидел возможность.
Медея, которую Деми застала за неторопливой прогулкой по дворцу, пока все еще темной и лишенной золота и мрамора клетке, заняла свое место на каменном троне. Орф тут же положил ей одну из голов на колени. Ни дать, ни взять ласковый домашний песик.
— По подобию самой первой Химеры, возлюбленной Орфа и дочери Тифона, Геката создала и всех прочих химер. Мать чудовищ, Ехидна, помогала ей. От каждого чудовищного создания она отщипнула кусочек и поделилась частью своей плоти — своего хвоста в виде змеи. Но вот в чем дело — Геката и прежде создавала для Ареса монстров, однако, испытывая их, он с легкостью уничтожал одного за другим. Ему нужны были те, которых трудно одолеть даже богу.
— Но ведь чудовища — порождения богини. Почему они были так слабы?
— Даже самые чудовищные из порождений Ехидны и Тифона обладали душой. Первые монстры Гекаты развоплощались играючи потому, что их ничего не привязывало к этому миру. Они были лишь жутковатой оболочкой, которую, как и пустую скорлупу от яйца, так легко разбить. Потом Геката пыталась создать химер из людей. Впускала тьму в людские души, и они менялись, тронутые скверной. Однако и эти ее попытки успехом не увенчались. Что же до химер… Этим тварям души заменили…
