— Гром и молнии… Это ведь оружие Зевса?
— Верно. То, что ты видела там — его воплощение, — сказал Харон. — Так близко, как тогда, к богу ты никогда больше не будешь.
У Деми по спине пробежали мурашки. Она стояла на одном поле боя с Зевсом, пускай даже не видя его…
— Выходит, он сражается с собственным сыном, — медленно произнесла она. — И, по совместительству, с богом войны… А вы…
— Мы, разумеется, на стороне Зевса, — обронила Ариадна, опережая ее вопрос. — Мы бы сражались, но у нас своя цель. Своя… миссия.
— Какая? — устало выдохнула Деми.
— Найти Пандору.
— Это я уже поняла, но… зачем?
Харон и Ариадна обменялись недоуменными взглядами. Может, ответ был очевиден для них, но только не для Деми. Слишком много чуждости, странностей… и алого безумия за неполный день.
— Найти пифос. Открыть его. Выпустить то, что осталось на дне. Что спустя века ожиданий люди называют просто надеждой.
— И что же это?
— То, что переломит ход истории, ход войны. Элпис — дух, само воплощение надежды. Свет, несущий в себе невиданную доселе, сильнейшую в мире магию. Способный разогнать любую тьму, уничтожить вырвавшиеся из пифоса болезни, несчастья и беды, изгнать в Тартар созданных Аресом химер и воцарить на Алой Элладе долгожданный, выстраданный мир.
— Откуда вы знаете о том, что внутри осталась надежда?
— От Кассандры, — с благоговением выдохнула Ариадна. — Это она велела нам однажды отыскать тебя.
— Пророчицы из Трои? — изумилась Деми. — Но разве она не известна тем, что ее предсказаниям никто не верит?
— Не верили, — с явным неодобрением поправил Харон, прохаживаясь мимо открытых окон. — Поверили, когда сбылись ее слова о нападении Ареса и о надвигающейся на Элладу беде.
— Кассандра будет рада узнать, что мы тебя нашли. Так же, как и я, она проживала десятки своих жизней с одной-единственной целью — найти Пандору.
Деми изумленно воззрилась на Ариадну.
— Десятки жизней? — эхом отозвалась она.
— Тебе известно, что такое метемпсихоз[1]? — спросил Харон таким тоном, будто Деми была обязана утвердительно закивать.
Она покачала головой, вызвав хмурую (еще более хмурую, чем прежде) гримасу на лице перевозчика душ и его неодобрительно поджатые губы.
— Брось, — мягко рассмеялась Ариадна, — это древнегреческий термин. Не все обязаны его знать. Деметрия, тебе…
— Деми, просто Деми, — вырвалось у нее.
Так называли бы ее друзья, если амнезия позволила бы их иметь. Ариадна была для нее незнакомкой, но располагала к себе с первых мгновений.
— Деми, — улыбнулась та. — Тебе наверняка известно иное понятие — реинкарнация. Перевоплощение душ.
Она с облегчением кивнула.
— Так вот инкарнаты — это обитающие в царстве Аида души, что получили воплощение. Одним досталась лишь новая жизнь, другим же боги подарили память об их прошлых инкарнациях или дар, что принадлежал им при жизни.
— И ты, Деме… Деми… Ты — инкарнат. Твое тело, быть может, и принадлежит обычной греческой девушке Изначального мира, но твоя душа — это душа Пандоры. Ты — ее инкарнация. Знаю, это непросто принять, но…
Деми долго молчала. Закрыла глаза, чтобы хоть на мгновение отрешиться от мира. Чужого мира, что был для нее ожившей Древней Грецией, а назывался Алой Элладой. Но, беги, не беги, а некоторые воспоминания способны настигнуть тебя где угодно… даже если ты страдаешь амнезией.
Химеры — так, кажется, орды монстров назвали Харон и Ариадна.
Керы, что уносили в когтях мертвых.
И, конечно, небо, алое, словно кровь. Небо, что полнилось кровью.
Мысль обожгла кислотой: во всем этом ее вина. Ее, той самой легкомысленной Пандоры. Паника подступила к горлу, да так стремительно, что перекрыла воздух. Подавшись вперед, Деми пила его маленькими глотками. Не помогало — в грудь словно вдавили бетонную плиту.
— Харон, — донеслось до нее обеспокоенное.
Ариадна, конечно.
Пока Деми пыталась выиграть борьбу за кислород у собственных легких, панической атакой сжатых в тиски, Ариадна успокаивающе гладила ее по волосам. Спустя всего минуту короткого, прерывистого дыхания в руки Деми ткнули стакан, полный холодной воды. Мелкими глотками она осушила его до дна. Резко вскинула голову, возвращая стакан Харону.
— Вы хотите сказать, что из-за меня гибнут люди, которые сейчас сражаются там, наверху? На войне между Аресом и Зевсом?
— Именно об этом я и говорил, — проронил перевозчик душ, глядя на нее из-под насупленных бровей.
— Харон… — устало попросила Ариадна. — Ей и без того сейчас тяжело.
— Предпочитаешь замалчивать правду?
Медленно выдохнув, Деми обхватила голову ладонью, чувствуя, как кто-то отчаянно бьет невидимыми молоточками по ее виску. Выходит, это правда… Ее инкарнация, ее душа, заключенная в сосуд другого тела, века назад открыла злосчастный пифос и выпустила в мир несчастья и беды.
Мысли рассыпались. Все произошедшее и происходящее слишком странно, слишком жутко, слишком противоестественно.
Просто слишком.
«Я — Пандора». Нужно было время, чтобы принять эту мысль. Нет, не так.
Чтобы смириться.
— И ты каждую свою жизнь, раз за разом, тратила на то, чтобы найти Пандору?
«Чтобы найти… меня?»
Вина подступила к горлу волной горечи. Ариадна, с легкостью распознав чувства Деми, осторожно тронула ее рукой.
— Но это честь для меня — искать ту, что способна остановить нескончаемую войну.
— Честь? Как насчет того, что Пандора в лучшем случае лишь исправит то, что сама же и натворила? — раздался ледяной голос. Резкий, словно щелканье плети.
Она вздрогнула — Никиас возник словно из ниоткуда. Из притаившейся по углам темноты.
— Не называй меня Пандорой. Я — Деми.
— Да мне плевать, — отчеканил Никиас. — Никого во всей Элладе не интересует девушка по имени Деми.
— Его слова резки, но в чем-то он прав, — нараспев произнесла незнакомка, что вошла в комнату вслед за ним.
Высокая, уступающая Ариадне в красоте, но вместе с тем обладающая каким-то особым шармом, что прятался в мягких линиях лица и густой копне каштановых волос, она была облачена в простой песочного цвета хитон.
— Кассандра? — догадалась Деми.
— Именно она, — отозвалась та без улыбки. — Я рада видеть тебя. Это были долгие поиски.
Одна часть лица Никиаса, закрытая маской, осталась жуткой, даже уродливой, но безучастной к словам Кассандры. Другую, что отличалась надменной красотой, исказила презрительная гримаса. От этой двойственности Деми было не по себе. Ровно как и от чувств Никиаса, скрыть которые он даже не пытался.
