– Так было и с твоими родителями?
– Да, так было и с моими. Своего отца я никогда не знал. Он ушел, когда мне было мало лет. А моя мама… ну она тоже очень любила выпить. А еще винила всех в своих несчастьях, совершенно не видя хорошего в жизни. Она давно умерла. Она не любила меня. Так что я был сам по себе почти всю жизнь. По сути, я и не знаю, что такое мама, на своем опыте. Хочешь интересный факт? Меня назвали в честь месяца моего рождения, потому что не придумали имя, – хотя есть версия, что это вообще акушерка назвала, потому что, опять же, матери было плевать. Но знаешь, что? Я не злюсь… злился, но уже давно нет. Незачем держать это в себе, самое лучшее, что ты и я, мы все можем для себя сделать, – это отпустить прошлое и жить сейчас, здесь, делать все, чтобы завтра было лучше, чем сегодня, помогая другим и развивая себя, свой потенциал. А его никто и никогда не отнимет.
Ему хотелось рассказать, что отчасти это и есть причина его строгости и страха перед тем, каким она может стать человеком, потому что лишь с годами он понял, что в некотором смысле ее мама – это копия его мамы. Так уж бывает, что сын выбрал свою спутницу копией или почти копией собственной матери… Он ненавидел себя за это, пусть и любил маму Норы, – правда, любил, но в этом и проблема: любовь была односторонней. Но этой теме еще предстоит когда‑то быть озвученной, а сейчас с девочки и так хватит, с учетом того, что кое‑что не менее, а то и более важное пока не было произнесено.
– Сейчас важно вот что: пока мы не возвращаемся домой. Так случилось, что это опасно.
– Что за опасность? – Нора не сразу переключилась на крайне иную тему, но ей было приятно включиться в нечто общее, нежели личное.
– Биологическая. Ты знаешь, как много всяких вирусов и бактерий в мире. Ну и один очень опасный нашли в нашем доме. Стальной Хребет уничтожили.
– Как – уничтожили?..
– Полностью. Это сложно принять, но так надо было сделать. Все наши вещи, наши комнаты – их больше нет. Пока неизвестно, ушла ли болезнь в другие места через людей, но здесь точно безопасно.
– А мои друзья по школе, учителя, мой классный руководитель?
– Я думаю, они спаслись. – Август хотел сохранить в дочери хоть какую‑то надежду, так что, вопреки своим же обещаниям, уж лгал, оправдываясь общим благом. – Но того места больше нет. А мы теперь должны быть крайне осторожными.
– Я не понимаю, а почему нельзя было просто убить вирус?
– Я не знаю. Правда, не знаю. Видимо, обычное оружие не помогло. Мы можем спросить у Нила – он же доктор, авось знает, да?
– А если тут кто‑то заболеет, то и «Фелисетт» взорвут?
– Вряд ли. Мы тут одни, но скоро придут люди и помогут создать оружие. Дочь, я знаю, как это страшно звучит, но такова правда, как и правда, что я сделаю все, чтобы защитить тебя. Но мне нужна твоя помощь, а именно – четкое послушание и полная честность во всем. Вдруг ты что‑то увидишь или услышишь важное – я хочу знать, что ты сразу же мне скажешь. Мы должны прикрывать друг друга и заботиться, все делать сообща, ясно? Только сообща!
Сложно сказать, кому было труднее, но папа и дочь были близки и честны, как никогда, всерьез ощущая то самое противостояние любой угрозе и миру вдвоем, можно сказать, на равных, а не поодиночке, как раньше. Да, Август все так же отец, а Нора – дочь, но многие мосты были построены, а стены разрушены, что стало важнейшим этапом во взрослении обоих.
– И не воруй в следующий раз пистолет, пожалуйста.
– Я вообще‑то монстра убила.
– Вообще‑то его убил Максим, а ты, вон, шрам получила. Ты поступила очень опрометчиво, но и очень смело. Вам двоим повезло, но в следующий раз может не повезти. Надеюсь, ты понимаешь, как это было опасно.
– Пап, ты правда думаешь, что не понимаю? – сильно и чуть ли не саркастично спросила Нора, показав отцу несколько иную свою сторону характера, которую он предполагал, но не был уверен до конца. Август даже сел рядом с ней, и вместе они впервые были на одном уровне.
– Твоим отцом быть трудно, знаешь ли.
– Твоей дочерью тоже. Но я ребенок, ты меня по своему образу воспитал, так что я ни при чем.
– Хах, я даже не знаю, гордиться или в угол тебя поставить!
– Мы теперь игровую приставку точно не купим, да?
– Прости, но вряд ли. Уверен, у Максима что‑то есть, так что наиграетесь. И, дочь, не бойся быть ребенком. Да, время трудное, особо не до веселья, но это не значит, что ты не можешь веселиться, играть, а то и дурачиться. В меру, разумеется. Я не хочу, чтобы ты лишала себя пусть маленьких, но радостей. Я хочу, чтобы ты была счастлива.
– Ты – лучший отец! Спасибо. Я очень рада, что ты рядом, не бросил меня. Я тебя люблю.
Нора сказала это в глаза, так честно и просто, что Август даже не нашел слов, ощутив совсем уж странную и невероятно богатую любовь в сердце. Он крепко обнял Нору, а та вцепилась в него, как и прежде.
– А вообще, знаешь, – задумался Август, неожиданно поняв, что кое‑что важное он все же не рассказал, – есть еще кое‑что про нашу семью, чего ты не знаешь.
Лицо Норы выразило задумчивое удивление, Август же впервые за долгое время улыбался до ушей, представляя ту радость дочери, когда она узнает, что у нее есть не только папа.
– Нас, оказывается, не двое. Пойдем, хочу познакомить тебя с дедушкой. Хотя, наверное, он все же пра‑пра… какой‑то там дедушка. Да и… не только с дедушкой, получается.
Когда‑нибудь
Холд лежал ногами ко входу все в той же палате, где ранее получил ранения. Свет был немного приглушен, а тишина создавала очень уж странную атмосферу. Нил сидел на стуле, сложа руки на груди. Он поглядывал не недвижимое тело, чей живот плотно перебинтован, а левая рука присоединена к капельнице, и сам себе удивлялся: его не пугала смерть отца. Каким‑то странным образом, возможно, из‑за усталости или нежелания более тянуть их отношения на себе, ему просто хотелось принять уготованную участь Холда. И это все при том, как усердно сын прибрел иную личину выскребая из убийцы мотивы и поводы для свершения страшного, будто бы некое резервное наваждение проснулось в нем на какое‑то время. Хотя, стоит ему поковыряться в догадках, вдруг приходит понимание, что он не верит в кончину Холда при таких условиях. Может, поэтому и не переживает? Ответ не дождался своей реализации: глаза Холда открылись, а голова сразу же повернулась к Нилу.
– Не двигайся. – Нил приблизился, расторопно осматривая швы и проверяя показатели здоровья. – Я тебе пять швов наложил.
Вроде бы все в порядке, подвел он результат осмотра, всерьез заволновавшись уже о здоровье отца, что, несомненно, ощутимо контрастировало с равниной безразличия всего минуту назад.
– Что случилось? – Холд говорил слабым голосом, но приходил в себя быстро.
