Демон?
Демоны умеют плакать.
— Иди… — просит она. И протягивает нить. — Ты потерялся? Потерялся… давно… страшно? Мне тоже страшно.
Она могла бы подчинить.
Наверное.
Или хотя бы попробовать. Завладеть разумом. Заставить… сделать что-то. Отказаться от мира. Сейчас, когда у нее вся сила дара, она бы смогла. Но вместо этого Мудрослава создала полог спокойствия. И притянула разум внутрь.
Во тьму.
Вот так.
Одно. Другое и…
— Брун, твоя очередь…
Брунгильда закрыла глаза. Как отыскать нужный путь? Чтобы из мира в мир? В море есть звезды. И течения. И само море рисует дороги шепотом волн, главное, уметь слушать.
А здесь?
Мир… треснул. Похоже, что как яйцо куриное, и если так, то он обречен. И Брунгильда… и не будет так, как в том сне, о котором вспоминалось с тоской и нежностью. Если бы остаться…
Не осталось.
Мир.
Демонов.
Что она вообще знает о нем? Ничего. Тогда нужно спросить ту, которая должна знать.
Она больше не похожа на человека. Вот совершенно. Тьма. И другая в её руках. Два клубка, две тени, переплетшиеся друг с другом.
— Какой он? — собственный голос звучит издалека, он — эхо, которое тьма подхватывает, повторяя на все лады. Не со зла. Просто… такая вот она.
Игривая.
— Мир, — уточняет Брунгильда, осознав, что вопрос её может быть не понят. — Какой он, ваш мир?
— Не знаю… не помню…
— Я помню, — отзывается другой, мертвый голос. — Точнее не совсем я… и я не помнила, но он кипит. Небо красное. Очень красное. Солнце злое. И когда оно восходит, то прячутся все…
Дорога в кромешной тьме, что пролегла между мирами?
И вправду, что может быть проще…
К солнцу, столь яростному, что плавит камни и заставляет кипеть железо. Ей ли, Брунгильде, не рассказывали сказки о таких вот железных реках да горах алмазных, что упираются в кипящее облаками небо.
— Дожди случаются. Их приносят ветра, и тогда даже пески прогибаются под тяжестью ударов…
Демоница сидела, держа на коленях голову того, кто был мертв.
Брунгильда знает.
Ей случалось видеть мертвецов. Но сейчас не время для жалости, да и сочувствие будет лишним. Нет, она… просто откроет дорогу.
Туда, где солнце белое, а небеса алые. Где рассветы пахнут свежепролитой кровью, где выживает сильнейший…
И тьма дрогнула, раскрывая объятья.
И кто-то рядом, совсем рядом, вздохнул. Даже, кажется, сказал что-то…
— Прорыв, — это слово Брунгильда различила. И даже, кажется, поняла, что оно значит. То, что у нее не получится удержаться на краю. Что скорлупа разбита и не только здесь. Что два мира связали, кровью, болью, плотью и силой. И что теперь эта сила застыла, готовая хлынуть на них.
И… и что мир и вправду погибнет.
Не из-за демонов. Из-за слишком самоуверенных людей, которые решили, что у них что-то да получится. Вот ведь…
Бестолочь.
— Закрывай! — крик пробился сквозь рев песчаной бури, что поднималась по-над темной пустыней. И стеклянно поблескивали где-то вдали вершины гор. — Брун…
— Я не могу!
Сила… силы было много. А потом не стало. Она ушла, поглощенная тьмой межмирья, став платой за открытие врат.
А чем платить, чтобы они закрылись?
По спине пополз пот.
— Яр!
— Что?
— Щит ставь!
— Я не умею!
— Научись!
— Когда?
— Послезавтра! — рявкнула Мудрослава. — Или ты щитом эту дырку перекроешь, или… буря поднималась. Кружилась. И опадала пеплом да пламенем. Она вздымала волны песка, одну за другой. И те обрушивались, летели, но пока не долетали.
— Щит…
В какой-то момент он возник. Яркий. Переливающийся всеми цветами радуги.
— Ох… охренеть! — выдавил государь всей Вироссы.
И Вироссу стало немного жаль. Нельзя же так безответственно к героическим деяниям относиться. Брунгильда бы сказала вслух.
Если бы могла говорить.
Но она не могла. А потому просто смотрела сквозь затягивающееся льдом, остывающее окно щита. И когда все закончилось…
Когда все…
Закончилось ли?
Буря налетела внезапно. И приближение её Аш-Нассер ощутила слишком поздно. Она только и успела, что зарыться поглубже в остывающий песок и сжаться, обернуть себя крыльями.
Не поможет.
Вот первый удар ветра сорвал песчаное одеяло, чтобы им же ударить, наотмашь, проламывая энергетический кокон. А песок, такой жесткий, прошелся по крыльям, сдирая кожу.
Аш-Нассер закричала.
Но крик её утонул в реве ветра. Она прижалась к каменной подложке, кляня себя за леность. Надо было уходить на ночевку к пещерам. Но показалось, что далеко.
И небо было ясным.
Глупая.
Глупые не живут долго. Ветер взвыл, готовый вцепиться в добычу. А потом вдруг повернул, закручиваясь воронкой перехода. Дрожали черные нити, впиваясь в небо, словно желая сшить его воедино с землей. И Аш-Нассер даже подалась вперед.
Вот треснула ткань мира.
Вот… тьма была упоительно прохладной, да и потоки силы, устремившиеся из разлома, залечили раны. Аш-Нассер заворчала, не смея поверить в удачу.
Так не бывает…
И все же так было. Проход раскрывался пред нею, маня силой. Такой чистой. Такой… иной… недоступной. Но вот она рядом.
И Аш-Нассер решилась. Шаг. И еще один. Тело стремительно вбирало эту силу, меняясь, усложняясь.
Укрепляясь.
Аш-Нассер распахнула крылья навстречу потоку. И сделала глубокий вдох. А потом и глупость: не стоит закрывать глаза, даже когда буря почти улеглась.
И пустыня тиха.
Не стоит закрывать глаза…
Она не уловила движения, такого легкого, такого… почти как ветер. И только голова, отделившись от тела, покатилась по песку.
— Тебе нужно поесть, матушка, — молодой демон щурился. Ноздри крупного его носа то раздувались, то смыкались. Кожа его еще не обрела плотность, да и тьма, её окутывавшая легкою дымкой, рисовала свои узоры, будто колеблясь, чем же одарить новорожденного.
Он поднял тело.
И тряхнул его.
И повторил.
— Тебе нужно поесть.
