— Видит то, что желает видеть. Её нельзя убивать, — клинок свистнул, рассекая воздух, и степняк кивнул себе. — Пока нельзя. Если она здесь, то ей что-то надо. Если она забрала чужое лицо, она знает, где та, кому это лицо принадлежит.
И приведет?
Или нет?
Или это не имеет значения?
…смотри, Ричард. Внимательно смотри, — матушка шепчет на ухо, и дыхание её горячо. Это дыхание обжигает шею. Холодные пальцы давят на плечи, толкая к зеркалу, в котором колыхается чернота. — Не бойся, дорогой… ничего не бойся. Просто смотри.
И чернота расступается.
Он видит… площадь, укрытую легкой дымкой тумана. Белые камни. Белые стены. Белые статуи, которые возвышаются над домами.
Серебро щитов.
И суровые лица воинов.
— Что ты видишь? — матушкины руки причиняют боль. — Ну же, Ричард?! Что ты видишь?
— Ничего, — он заставляет себя отвернуться. — Ничего!
И вывернувшись из её рук, убегает.
— Врешь! Ты должен увидеть! Должен! Её крик летит в спину. И подгоняет.
Ричард задыхается от бега. И прячется. В старой башне. В древней башне. Под самой крышей. Крыша давно прохудилась, и в башне сыро. Даже летом. На камнях проступает вода, словно слезы, но это ничего.
Главное, матушка почему-то никогда не искала его там.
Не могла?
Снова морок. Нельзя верить. Воспоминания? А действительно ли это воспоминания? Тварей множество, и среди них найдутся те, что с радостью внушат Ричарду что угодно. Он ведь слабый.
Слабый… слабый.
— Нет, — это он произносит вслух. И возвращается.
На площадь.
Сколько времени прошло? Немного. Ничего не изменилось по сути… та же давящая белизна, в которой однако нет ничего от чистоты. Солнце.
Туман.
Или дым. Он едва-едва поднимается над камнем, словно сочится из него. И тает, не добравшись до края площади.
— Обойти можно?
Туман не выглядит опасным. Но… Ричард чувствует его жадное ожидание. Готовность принять людей. Провести… куда?
Для чего?
— Можно… — Лассар задумчив, и в голосе его слышится сомнение. — Но выйдет дольше.
Туман вздыхает.
И прижимается к камням.
— Прямо, — рядом встает посол Ладхема. — В конце концов, кто знает, что скрывается на других улицах. — Стоит рискнуть…
Стоит ли?
И Ричард взмахом руки отправляет пару Легионеров. Они ступают на площадь и… ничего не происходит. Туман по-прежнему клубится.
И расползается белесыми обрывками, которые просачиваются в камень.
Сквозь камень.
— Хотел вам сказать, — рядом оказывается степняк. Другой. Брат Теттенике, которая… которая повисла на Светозарном. Она что-то говорила, запрокидывая голову, вглядываясь в лицо. — Это… не моя сестра.
— Уверены?
— Нет. Боюсь, здесь я ни в чем не могу быть уверен.
Еще пять шагов.
Сквозь туман. И он приходит в движение. На поземку похоже. Зима в горах начинается именно с поземки. Мелкий белый снег, колючий, ледяной, сыплется из низких туч. А ветер подхватывает его, кружит, рассыпает на горных тропах, чтобы поднять сотней белоснежных змей.
— Моя сестра никогда не стала бы вести себя так.
— Как?
Смех Теттенике заставил туман заволноваться.
— Недостойно. Ко всему мне казалось, что у нее на сердце другой.
Тот ли, который со шрамом? Ричард не удивился бы.
Он и не удивился. Даже обрадовался. Если на сердце другой, то отказ не обидит. Ему бы не хотелось никого обижать.
— Я… не стал бы спорить с выбором сестры, — степняк тоже глядел на туман, на тонкие ленты его, что потянулись вслед за Легионерами, спеша прикоснуться к черным доспехам. И отпасть, и снова подняться, собраться из полупрозрачных клочьев.
Что же это…
— Но кем бы ни была эта женщина — она не моя сестра.
— Возможно.
Середина площади. И Легионеры кажутся такими… маленькими? Ненастоящими? Здешним расстояниям не стоит верить… а где-то с другого края доносится крик, полный боли.
Он заставляет степняка вздрогнуть. Смуглая рука сжимает рукоять сабли. А сам степняк пригибается, словно перед прыжком.
Легионеры…
Туман добрался до колен.
А они идут.
Шаг за шагом. Шаг… еще немного и они окажутся на границе статуй. Еще… шаг. И Ричард считает их про себя. А туман в какой-то момент теряет интерес. Ленты, что дотянулись почти до груди, сползают, да и сам он уходит в камень. Почти.
И пробирается к краю.
Встает.
Лепит…
— Мама, — выдыхает степняк.
— Нет, — Ричард на всякий случай положил руку на плечо человека. — Это не ваша мать. Вам кажется.
— Понимаю, но… проклятье! Это будет сложно.
— Может, — брат Янош кривится, и кажется, что он того и гляди разрыдается. — Может, опять споем?
…споем, споем, споем…
Площадь вдруг оживает. И туман поднимается, одну за другой вылепляя плотные фигуры. Люди… люди и снова люди! Сколько их здесь…
Смех.
Крик. То ли боль, то ли радость, не разобрать.
Белые одежды. Алые одежды. Одежды, расшитые золотом и драгоценными камнями. Высокие прически. Паланкины, поставленные на плечи обнаженных рабов, но и темные их кожи расписаны узорами. Всадник, что спешился, но коня не отпустил. Так и увяз на краю многоцветной, многоглазой, многорукой толпы, что смотрела на Ричарда из глубины времен.
— Что за…
— Слава императору, — глухо произносит Лассар, кулаком касаясь груди. И звук от прикосновения металла к металлу разнесся над площадью ударом колокола.
И опустился на колено человек в белой тоге, склонил голову, увенчанную венком из золотых ветвей. И хрупкая дева в алом платье с лицом, укрытым маской.
И та, что стояла за ней.
За ними.
Люди вставали на колени, один за другим. И это было безумием. Но оно отозвалось единым криком:
— Слава! Императору! Слава!
Глава 31. О том, что все дороги куда-то да ведут
«Сказала она тогда молодцу так: «Вот клубочек тебе, возьми его, брось на дорогу. Он покатится, а ты следом пойдешь. И выведет он тебя к мосту через реку огненную. За нею увидишь три горы — железную, серебряную и хрустальную, а уж на вершине и встанет дворец костяной, в котором и обретается тот, кого ты ищешь». Взял молодец клубочек зачарованный, поклонился, благодаря за ласку, а после вытащил меч свой и зарубил проклятую ведьму. Ибо крепким было слово его, аки и клятва, коия велела зло изничтожать»
