Грохот барабанов. Костры, которые разложили прямо тут, на площади. Барабанщики сидели на земле. Темнокожие. Обнаженные.
Неприлично-то как!
Их руки мелькали, то взлетая, то слегка касаясь натянутой шкуры. И алые, желтые узоры на лоснящейся потом коже оживали.
Кружились девы. Прекрасные ли? Летиция не знала. Не разглядеть. Главное, что летели крыльями прозрачные шелка, создавая узор за узором.
Кто-то смеялся…
— Идти, — повторила Летиция. — Быстрее… я не хочу, но вижу их.
Да, смех… и голоса, почти заглушенные грохотом барабанов. Дудки. И инструмент, похожий на огромное птичье крыло. Бледные и тонкие руки с неестественно длинными пальцами тревожат струны.
— …сейчас бочки выкатят и начнется, — говорит мужчина, глядя на танец.
Все сдвигается.
Слегка.
Теперь видно, что площадь огромна, и танцуют… там. И здесь тоже. Огороженные огнями круги, а меж ними бродят люди. Их тоже много. некоторые уже пьяны. Некоторые ждут, когда ночь падет и начнется настоящее веселье. Бочки выкатывают, и они тотчас окружаются людьми.
— Чернь… — морщится другой. — До чего низко пала Империя!
— Можно подумать, раньше было иначе.
— Не скажи. Мне кажется, он заботится о благополучии черни больше, чем о действительно достойных людях. Этот проект его… строить школы. Для черни! Зачем? А искать одаренных? Снова среди черни? Обучать?
Мелькает рука.
Надо идти.
Вперед.
По нити. Туда, где дрожит слабый огонек. Пламя от пламени. Лишь бы не погас, тогда все заблудятся.
— Все просто. Мальчик понимает, сколь зависим от нас. По сути мы все зависимы друг от друга, — человек кивнул кому-то, чьего лица Летиция не разглядела. — Кто бы ни занял трон, он будет лишь одним из Круга. Ему просто нечего будет противопоставить магам.
— Чернь спасет?
— Не сразу… но подумай, среди них тоже есть одаренные. Пусть и слабые, но… усилить несложно. А еще дать понять, что они живы, пока жив хозяин. Он собирается вырастить собственных магов. Верных, как псы.
— Много ли толку…
— Свора псов способна и медведя завалить. А наши смотрят на это сквозь пальцы. Не понимают. Им главное, чтоб мальчик не лез в дела Совета… не мешался… а что этому Совету осталось недолго… еще пара десятков лет и…
У них их нет.
Они умрут. Не через пару десятков лет, а через несколько минут. Летиция знает. Она… она видит.
Нет, нельзя.
Видит она. Видят её.
И человек обрывает фразу на полуслове. Он оборачивается к ней, к Летиции. И ловит взгляд. Он… наверное, красив. Лицо правильное, как у одной из тех статуй, которые матушка велела поставить в золотой зале. Статуи были древними и обошлись в безумные деньги…
…взгляд у него нехороший, хоть и живой, в отличие от статуй.
Губы кривятся.
И рот…
Грохочут барабаны. Летиция отступает, прячась в этом грохоте. В кружении чужого танца.
— Надо возвращаться, — тот, второй, ничего не заметил, отыгрывая давно позабытую сцену. — Пока наше отсутствие не заметили. Мальчик честолюбив и злопамятен. Хотя… ты, пожалуй, прав. Его игры с чернью ни к чему хорошему не приведут. Но пусть завершит проект, а там подумаем, кем его заменить.
Человек, тот первый, поворачивается.
А его лицо, искривленное, такое, будто смятое чьей-то огромной рукой, искажается еще больше.
— Ты умер.
— Я?
— И я. Мы все… ты умер! Я умер! Все умерли! — крик его обрывает кружение танцовщицы, и Летиция понимает: момент настал.
Она тоже поворачивается. Не к Летиции. К говорящим. Её лицо, невероятной красоты, вытягивается. Размыкаются пухлые губы, и черный язык скользит по нижней.
Грохот смолкает.
На доли мгновенья. И слышится чей-то вздох.
— Что за…
Встает чернокожий барабанщик. Он двигается медленно, словно во сне, словно не способный поверить, что способен двигаться. И палец сует под ленту ошейника. И та рвется.
— Что тут…
А где-то далеко, очень далеко, вырастает огненный цветок. До самых до небес.
— Бежим, — Летиции хочется кричать, но вместо этого она шепчет. И шепот тонет в гуле толпы.
Снова хмурится тот, говоривший.
— Ты… чувствуешь?
— Что? Твою ж… это сила… они не удержали демона… они… мать твою! Они не удержали демона!
Танцовщица скользит. Её движения по-прежнему завораживают, и бледно-синий шелк вьется, ластится к воздуху. А пальцы касаются белой груди.
— Поиграем? — говорит она.
И пальцы пробивают грудь.
Крик человека разрывает ночь. А кровь льется… первая кровь. Скоро её станет много. Так, что и не вынести.
— Бежим! — Летиция почти умоляет. И её слышат. Сначала дергают, и она бежит, вместе со всеми, но с закрытыми глазами бегать сложно, и Летиция спотыкается.
Падает.
Ссаживает руки о камень. Как же больно! Но заплакать не успевает. Её подхватывают.
— Держись! Шею обними…
Она бы и рада, но… как можно обнимать, когда вокруг столько крови?
Её трясет. И… держат.
Хорошо.
Никто и никогда прежде не носил её на руках.
— Славка!
— Я тут…
— Говорите, — Летиция вдруг обретает голос, слабый, потому что сил у нее не осталось. — Говорите… пожалуйста.
— Во поле береза стояла… — завопила Мудрослава. — Чего? Я не знаю, о чем говорить…
Кровь рассыпается в воздухе алым бисером. Переливчатым. Нарядная, она падает на головы людей, и те даже не понимают сперва, что происходит.
Люди веселы.
Хмельны.
И многие напрочь лишены дара, а потому не слышат, как трещит мироздание. Люди… поднимают головы к небесам.
И умирают.
— …во поле… что-то там стояло! — у Ариции голос дрожащий. Сиплый. Пение никогда-то ей не давалось. — Что там стояло?
— Береза!
— Зачем?
— В смысле?!
— Зачем она стояла?
— Просто стояла и все. Это песня! У вас не поют?
— Про березу? Нет. У нас… о любви поют. Трагической.
— Не надо о трагической! — взмолилась Летиция.
Смерти… смерти было так много, что она перестала быть настоящей. Вот ломается пополам человек и демон прыгает на тело его, раздирая руками. Демон по-прежнему красив, пусть измаран кровью. И другой тоже… третий… крики радости сменяются криками боли.
