Та только рассмеялась в ответ, не имея ни малейшего желания развивать тему. Хуже разговоров о собственных книгах могут быть только разглагольствования о чужих. Пусть уж читатели сами решают, что они почувствовали, что поняли. Пусть сами мучаются, выцеживая из текста смыслы, пытаясь однозначно истолковать неопределенность. Ей никогда не понять тех, кто превращает чтение – одинокое по своей сути занятие – в коллективный досуг.
– Я, пожалуй, предпочитаю традиционную литературу экспериментальной, – сказала она, рассчитывая тем самым положить конец дискуссии.
– Я не удивлена, – ответила Гилли.
Фрэнки вздернула бровь:
– Вот как?
– В смысле, это заметно по вашим произведениям, – попыталась объясниться девушка.
Едва речь зашла о ее романах, Фрэнки оцепенела. Вовсе не так она себе представляла этот обед. Рассчитывала отделаться светской беседой, парочкой пресных историй, а попала на заседание литературного кружка, где разбирают ее книги.
– По вашему тону могу заключить, что это один из моих изъянов.
Она повернулась к Джек в поисках поддержки, но та лишь растерянно улыбнулась и, не желая участвовать в назревающей ссоре, принялась подливать всем чаю. Только теперь Фрэнки понимала, как сильно ошибалась в этой девушке, которая всего несколько дней назад с таким восторгом в глазах слушала «Макбета», – Гилли представлялась ей любительницей сидеть перед окном, глядя вдаль и сжимая в руках томик Вирджинии Вульф, а разговоры о современных авторах и литературных экспериментах покоробили Фрэнки, хотя она и сама не смогла бы объяснить почему.
– Я бы так не сказала, – ответила Гилли. – Но, на мой взгляд, есть определенная опасность в том, чтобы ориентироваться только на прошлое, на традицию.
Фрэнки отчаянно старалась подыскать слова, чтобы возразить – ведь это же вздор. В груди билась непоколебимая уверенность, что девчонка ошибается. Она уже открыла было рот, готовая спорить, но в разговор неожиданно вклинилась Джек:
– Кстати, Гилли, а чем вы занимаетесь? Фрэнки, кажется, не говорила.
Вспомнив, как искусно та ушла от ответа на похожий вопрос во время беседы во «Флориане», Фрэнки с любопытством умолкла, ожидая реакции.
После секундного замешательства – хотя, может, Фрэнки снова показалось – девушка будто бы вытянулась, выпрямила спину, расправила плечи и четко, размеренно произнесла:
– Я писательница.
Такого Фрэнки и вообразить не могла.
– Мне вы об этом не рассказывали, – сухо заметила она.
– Не хотела, чтобы вы подумали…
– Подумала что? Будто вы завели знакомство со мной в корыстных целях? – Она коротко, резко рассмеялась.
– Фрэнки! – Джек чиркнула по ней колючим взглядом и повернулась к Гилли: – Вы уже где-то публиковались?
– Так, по мелочи. Ничего выдающегося.
Фрэнки схватила одно из пирожных, которые Джек приготовила к чаю, и принялась сосредоточенно поглощать его, пытаясь разобраться, чем эта новость так ее уязвила. Она не покривила душой, сказав, что не злится на ту первую, безобидную ложь, – признание Гилли ей даже польстило. Но теперь все повернулось иначе: оказывается, девица ни в грош не ставит ее романы (нет никакой нужды заявлять об этом прямо, слишком уж явно в ее словах сквозило презрение), а вдобавок сама пишет, – смириться с такими открытиями оказалось куда сложнее.
– А что это у вас в кармане?
Фрэнки, вздрогнув, повернулась на голос.
– Что? – переспросила она, решив, что ослышалась.
Гилли улыбалась, точно рассчитывая этой улыбкой обезоружить ее, остудить закипавшую в душе злобу.
– Что у вас в кармане? Вы туда запускаете руку каждый раз, когда задумаетесь.
– Правда? – Фрэнки тянула время, с беспокойством осознавая, что все это время за ней пристально наблюдали. Может, соврать? Сказать, что той все померещилось? Но после минутного колебания она достала из кармана свисток.
– Я и не знала, что ты его сохранила, – заметила Джек, и на ее лице промелькнуло странное выражение.
Фрэнки вместо ответа пожала плечами. Ей было неуютно от того, что этот артефакт прошлого оказался на виду, под пытливыми взглядами женщин, которых она в те далекие времена даже не знала.
Гилли протянула руку и, лишь в последний момент спохватившись, спросила:
– Можно?
Внутренний голос шепнул, что надо бы поскорее сунуть свисток обратно в карман, однако Фрэнки кивнула. Это чаепитие и неожиданный оборот, который приняла беседа, выбили ее из колеи.
– Обычная безделушка, – смутившись, поспешно объяснила она. – Еще с войны остался, нам такие выдавали. Сама не знаю, зачем до сих пор его храню.
Гилли задумчиво вертела свисток в руках.
– Это талисман.
– Прошу прощения? – Фрэнки снова заподозрила, что ослышалась.
– Оберег. Хранит вас от бед и притягивает удачу.
– Не болтайте чепухи, – рассмеялась Фрэнки. – Я в эти глупости не верю.
– Еще как верите, – возразила Гилли. – И вот тому свидетельство. – Она выставила перед собой свисток: – Вы прошли с ним войну и выжили. А теперь не расстаетесь с ним, чтобы чувствовать себя в безопасности, под защитой. Неужто сами не понимаете?
Фрэнки не сразу нашлась с ответом. Все россказни о сверхъестественном она считала чушью, а всех ясновидящих и медиумов – обыкновенными шарлатанами, но в догадке Гилли о чувствах, которые внушал ей свисток, кажется, была доля правды. Она покосилась на Джек, которая разглядывала ее все с тем же причудливым выражением, затем, неловко поерзав на диване, повернулась к девушке:
– Перестаньте молоть вздор.
После этого беседа стремительно угасла, превратившись в череду неловких пауз, во время которых оставалось лишь вежливо прихлебывать чай и принужденно жевать сэндвичи. Фрэнки не вполне понимала, что произошло, но в основном молчала, не желая выдать ненароком еще какую-нибудь сокровенную правду о себе, и даже Джек, в любых ситуациях умело игравшая роль радушной хозяйки, впервые на ее памяти вышла из образа при гостях. Минут через тридцать перемену ощутила и Гилли. Поднявшись с дивана, она стала прощаться.
– Фрэнки, – встрепенулась Джек, вставая, – проводишь нашу гостью?
Спускались в тишине, нарушаемой лишь стуком каблуков. У двери Гилли повернулась и заглянула ей в глаза:
– Вы же не сердитесь на меня, Фрэнсис? Что не рассказала сразу? Я не нарочно, правда, простите.
– Не сержусь, – вздохнула Фрэнки, не дав себе труда уточнить, за какую именно провинность та извиняется. Безобидную ложь при первой встрече она уже простила, а в таком случае стоит ли огорчаться, что Гилли оказалась начинающей писательницей? В конце концов, кто, кроме самых горячих поклонников и молодых авторов, способен узнать ее в многоликой толпе? А что до пренебрежительных замечаний в адрес ее книг, так, может, ей и вовсе померещилось, мало ли что почудится от неожиданности. – И бросьте извиняться. Даже друзья не обязаны соглашаться друг с другом по всякому вопросу. Это было бы смертельно скучно, правда ведь?
