И лишь когда раздаётся ещё один писк, более слабый и тихий, но для меня такой же оглушительно важный, как и первый, я выдыхаю и прикрываю глаза от облегчения.
— Пацан, — комментирует врач-хирург, приподнимая малыша над ширмой и демонстрируя нам. — Беглец, блин.
Не знаю, что это значит, не совсем понимаю, куда он там мог в животе от них убегать. Но раз сказали, значит, мог.
— Два килограмма восемьдесят граммов, — объявляет медсестра через минуту. — Рост сорок три сантиметра. Хорошие двойняшки, крепенькие, хоть и рановато. Мама молодец.
И так приятно становится.
Я улыбаюсь и смотрю на Богдана, он подмигивает, тоже улыбается — не вижу под маской, но по глазам догадываюсь. И показывает большой палец вверх.
— Папа тоже у них молодец, — шепчу.
— Да мы заметили, — усмехнувшись, отвечает мне анестезиолог.
Дальше врачи работают со мной. Я ничего не чувствую, кроме лёгкого головокружения.
А потом две медсестры подносят ко мне детей. Они замотаны в пелёночки, видны только красные личики. Я поворачиваюсь и прижимаюсь губами сначала к одному горячему лобику, а потом ко второму.
— Мы дали им молозиво, которое вы сцедили перед операцией.
— Там же капли.
— Им достаточно, — улыбается медсестра. — Через пару часов принесут кормить.
— Так скоро?
— Да. А чего ждать? Детишки они жить хотят, а значит, есть.
Она такая милая. Это приятно. И пусть я больше не увижу её, скорее всего, не узнаю даже имени, но мне она в данный момент очень близка. Потому что в её руках моё дитя.
Я снова смотрю на Богдана. Он ждёт. Терпеливо, но с нетерпением, если можно так вообще выразиться. Тоже безумно хочет поздороваться с детьми.
— Теперь к папочке, — сообщает медсестра, и они с напарницей уносят детей к Богдану.
А у того… слёзы.
Вы вообще видели когда-нибудь, как плачут медведи?
Я теперь да.
Смеётся и слёзы сдержать пытается, прижимает уголки глаз пальцами, а они всё равно стекают под маску. Теряются там, наверное, во вновь выросшей бороде.
Ему подносят малышей и разрешают коснуться костяшками пальцем их личик.
— Папа, пойдёмте с нами, — зовёт его детская медсестра, и я вижу, что Богдан теряется. На меня смотрит.
— Иди, — шепчу ему одними губами. Если я не могу сразу после рождения быть с ними рядом, пусть будет хотя бы он.
Они уходят, а я прикрываю глаза. Чувствую усталость. Взбудораженные эмоции как-то очень осторожно и мягко укладываются внутри, и в голове закрепляется чёткое осознание — я теперь мать.
— Вы как? — слышу сквозь толщу полувязкого состояния сознания.
— Нормально, — открываю глаза. — Долго ещё?
— Уже всё, — улыбается анестезиолог. — Сейчас вас отвезут в палату интенсивной терапии. Постарайтесь поспать хотя бы немного.
Медицинские сёстры меня обрабатывают, потом подвозят каталку, и я чувствую себя блинчиком, потому что на эту каталку меня переворачивают на живот.
Плюх.
Именно так я ощущаю свои бёдра и живот. Ну точнее не ощущаю, а вижу и впечатление именно такое. Брр.
Пока меня везут в палату, я размышляю о том, что кайфа, в общем-то, не поймала. Коллега-приятельница с упоением рассказывала о своих родах. Первые у неё были естественные, и она говорила, что готова была уже хоть на следующий день снова. А вторые кесарево сечение, во время которого она просто отдыхала и болтала с анестезиологом.
Ну-ну.
У меня так не вышло. Я, пожалуй, всё. Двое — план выполнен, Карина.
В палате меня перекладывают на кушетку, слава Богу, на спину. Подключают кучу всяких трубок и мониторов. Рядом лежит ещё одна девушка. Дремлет, кажется.
— А мужа сюда не впустят? — спрашиваю я дежурную в палате медсестру.
— Нет, миленькая, ему сюда нельзя. Вот вечером тебя с детьми переведут в палату, туда он уже и придёт.
— Понятно, — вздыхаю.
— Да ты отдыхай, пока возможность есть, — улыбается девушка. — Нескоро теперь выспишься.
Я пишу Васе сообщение, что всё прошло хорошо, и мои горошинки в порядке, что Богдан успел. Благодарю её от всей души за помощь и прошу передать привет мажору-шумахеру. Что-то мне кажется, что каким бы засранцем он не был, внутри не звенящая пустота у него.
Почему-то посещают мысли об Ирине. И… мне вдруг становится её жаль чисто по-человечески. Как бы там ни было, ей скоро тоже рожать. Мне было страшно, но рядом со мной был любимый человек, и моё сердце спокойно, потому что именно он сейчас рядом с малышами. А Ирина будет одна. И малыш её будет один.
Странно жалеть свою соперницу, и это вызывает некоторый диссонанс во мне. Я не знаю, как это уложить в своей голове, поэтому оставляю как есть.
Я следую совету медсестры и прикрываю глаза. Мне действительно нужно отдохнуть. Я нужна своим детям сильной.
38
— Смотри, какие они, — говорит Богдан, аккуратно поглаживая пальцем щёчку сначала одного ребёнка, а потом второго. — Маленькие такие, беззащитные.
— У них есть мы с тобой, мы будем их защищать, — улыбаюсь и прислоняюсь щекой к его руке.
Мы уже несколько часов находимся в палате. Детки с нами. Я пока особой боли не чувствую, мне колют сильные обезболивающие. Но дискомфорт присутствует и сильная слабость. Поэтому я лежу, а всё что нужно, делает Богдан.
— Детки у вас хоть и маловесные, но здоровенькие. Оценки по Апгар высокие. Нет смысла держать их в интенсивной. Вы будете на контроле, так что медицинская сестра будет заглядывать часто, — сказала мне неонатолог, которая пришла, когда привезли малышей. — Как прикладывать к груди, вам сейчас покажут. Докорм смесью я назначила, его будет осуществлять медсестра, но будем наблюдать, необходим он им вообще или нет.
Она ушла, а мы с Богданом остались наедине с детьми, которые нам обоим казались маленькими инопланетянами.
— Давай развернём? — несмело предлагает Богдан.
— Давай попробуем.
Я, кряхтя, усаживаюсь на кровать, а он подтягивает детские пластиковые кроватки, или как там они называются, ближе к моей постели.
Малыши сейчас не спят. Один тихонько кряхтит и делает движения губками, второй просто тихонько лежит и водит мутными глазками.
— С какого начнём?
— Сам выбирай, — смеюсь осторожно, чтобы не отдало в шов.
Богдан осторожно тянется к малышу в розовенькой шапочке, точнее малышке, и распутывает завиток на пелёнке. Аккуратно разворачивает. Дочка вздрагивает и выталкивает вверх ручки и ножки. Тоненькие такие, кожица немного свисает, венки видно. А на личике полупрозрачный пушок и ресничек и бровок будто бы нет.
