Волнительно.
В выписной комнате уже ждёт Богдан, а в его руках огромный букет персиково-оранжевых роз. Такой большой, что, взяв его в руки, я не сразу соображаю, как так перехватить цветы, чтобы что-то видеть из-за него.
Богдан, вручив букет, крепко-крепко целует меня, прижимается лбом к моему и искренне благодарит за детей. Рядом щёлкает несколько раз затвор фотоаппарата, но я не обращаю внимания.
А потом мой Медведь достаёт маленькую коробочку и извлекает оттуда колечко. Оно такое необычное! Из белого золота вылиты две маленькие ножки, у одной большой пальчик сделан из бледно-розового камешка, а у второй из голубого. Богдан берёт мою руку и надевает это колечко на средний палец.
— Фух, налезло. Ой! Не велико. Я переживал, что будет велико.
Он смущается, а я смеюсь. Ну какой же он всё-таки. Люблю его.
К нам ввозят детей. Дениска в кремовом костюмчике, Алёнка в такого же цвета платьице с оборками. А из-под шапочек виднеются коротенькие рыженькие волосики.
Всю фотосессию они спят. Фотограф как только нас четверых не крутит, что я уже даже устаю и мечтаю скорее оказаться в машине.
В большом авто Богдана теперь появляется новый предмет — двойное детское кресло. Мы укладываем детей в автолюльки и крепим в кресла. Я сажусь на переднее сиденье рядом с Богданом и думаю, что нескоро, наверное, теперь буду тут ездить.
— Кстати, тебя ждёт сюрприз, — улыбается Богдан, когда мы подъезжаем к дому.
Я даже и не представляю какой. Шарики развесил? Обед приготовил? Ну это он вряд ли будет сюрпризом называть.
Но сюрприз и правда оказывается очень приятным. Когда я вхожу в квартиру, то меня на пороге встречает… моя бабушка!
Я так сильно рада её видеть, что аж слёзы выступают на глазах.
Сюрприз Богдану точно удался!
И да, шарики тоже везде развешены: розовые, голубые, белые. Кроватка детская в нашей спальне застелена и украшена большой бумажной лентой со словами “Добро пожаловать домой, горошинки”. Накрыт праздничный стол, а Василина, которая тоже здесь, как раз расставляет бокалы.
Малыши спят, мы просто перекладываем их осторожно в кроватку, а сами идём на кухню праздновать. Настроение прекрасное, я безумно счастлива! Знаю, что просто не будет, но сейчас меня это совершенно не пугает.
* * *
Первую ночь дети почти всю проспали, только дважды просыпаясь поесть. Точнее, просыпалась Алёна, а Дениску пришлось будить. А вот вторая ночь уже показалась нам с Богданом не такой спокойной. Бабушка тоже вставала покачать малышей. Они с Богданом вдвоём ходили, а мне подкладывали только кормить. Выспаться давали, чтобы быстрее восстановилась.
Я была им крайне благодарна.
Бабуле уже скоро ехать пора, потому что хозяйство там у неё, да и сложно пожилому человеку в доме, где двое новорождённых. Конечно, такого бабушка не говорит, да и никогда не скажет, но я-то понимаю.
Богдан настаивает, что мне нужна помощница по дому. Я и не спорю с ним, с малышами и правда непросто. Решаем, что как только бабушка уедет, так и наймём. А он пока поищет.
На пятый день нашего прибывания дома моё счастье омрачается. Нет, я конечно, понимала, что этого не избежать, что этот момент наступит очень скоро, но поделать со своими эмоциями ничего не могу.
У Богдана с утра, когда он пьёт кофе перед тем, как ехать в офис, звонит телефон. Разговор выходит коротким, но о чём он говорит, я не слышу, потому что Дениска как раз высказывает своё возмущение тем, что его сестре первой сменили грязный подгузник.
— Карин, — Медведь подходит ко мне. Вижу, что напряжён и серьёзен, и уже догадываюсь о причине. — Ира родила позавчера ночью. Сегодня их выписывают. Я… мне…
— Езжай, конечно, — говорю как могу мягче, а у самой горечь по языку разливается. — Это твой сын, он так же заслуживает, чтобы ты его встретил, Богдан.
— Спасибо, Белочка, — Медведь приобнимает меня и целует в макушку, задержавшись и выдохнув с облегчением.
Неужели он думал, что я устрою ему истерику? Смысл в ней? Мы всё решили ещё тогда.
Но… как бы я не улыбалась, как бы не старалась быть лояльной, мне сложно. Я понимаю, что Ирина из тех, кто может попытаться отравить нашу жизнь. Богдану будет больно, если она начнёт настраивать ребёнка против отца, или будет манипулировать через сына.
Но ничего не поделать и уже не изменить. Мы справимся. Обязательно.
39
— Вот так вот, ба, — роняю голову на руки, а бабушка гладит меня по голове, как когда-то в детстве или в юности, когда прибегала к ней со своими бедами и горестями.
— Ну что, Каришка, ничего не поделать. То, что он дитя своё не бросает, не делает его плохим. Наоборот — душа у него светлая, у Медведя твоего. Тёплая. Это важно.
— Знаю, бабуль, знаю, — я вздыхаю и беру в руки кружку с чаем, сжимаю в ладонях, вдыхая аромат, подношу к губам и делаю глоток. Остыл уже, пока малышей укладывала. — Но не легче мне от этого. Внутри будто горит всё, тлеет, бабуль.
Мы с бабушкой сидим на кухне. Она только-только доварила суп и поставила на пар вареники. Вчера вон на неделю наерёд мне наготовила. Двойняшек я покормила и уложила — повезло, что синхронно уснули.
Богдан уехал только час назад, а я уже внутри вся извелась. Постоянно на часы смотрю и представляю, что там сейчас он делает.
Я не знаю, в каком роддоме рожала Ирина, но, думаю, мало чем отличается. Поэтому представляю те же коридоры, по которым Богдан сейчас, возможно, идёт с малышом на руках. Такая же выписная комната.
Интересно, фотосессия тоже есть? И на фото они с ребёнком по отдельности или втроём тоже?
Жарко в груди становится.
Знаю, что малыш не виноват. И Богдан тоже. Знаю! Но… больно мне. И плакать хочется.
Бабушка, конечно, сочувствует мне. Но на глазах у неё не позволяю себе расплакаться. У неё сердце больное, незачем лишний раз нервировать.
Из спальни доносится тихий писк, я вздрагиваю и собираюсь вставать, но бабуля кладёт свою морщинистую тёплую руку на моё плечо.
— Посиди-посиди, онучка, я люлечку покачаю.
Бабушка уходит в комнату, а я делаю ещё несколько глотков уже совсем остывшего чая. Есть не хочется, но заставляю себя укусить бутерброд с маслом и сыром, потому что молоку надо откуда-то браться.
Ещё и бабуля сегодня уезжает. Скучать буду, нескоро теперь увидимся.
Слышится звук проворачиваемого в замке ключа. Богдан вернулся!
Я резко встаю, выдохнув от прострела в шве и иду навстречу. Мне нужно, очень нужно увидеть его, посмотреть в глаза, понять, что ничего не изменилось между нами. Знаю, что нет, но мне нужно.
И когда я выхожу в коридор, то замираю.
