Он игнорирует мои сжатые, упёртые в его грудь кулаки. Оттолкнуть не получается — силы будто растаяли. От запаха мужчины кружится голова и вязнет сознание. Сердце колотится навылет, дыхание глохнет.
Макарский запускает пальцы мне в волосы, чуть тянет за них и прижимается своим ртом к моему, не давая опомниться. Крепко, влажно, лишая возможности что-то сказать или даже вдохнуть.
Я теряюсь от такого контакта. Нет бы фыркнуть, мотнуть головой, укусить в конце концов, чтобы освободиться. А я застываю и позволяю. Не противлюсь, когда его язык по-хозяйски ныряет в мой рот. Словно всю силу вытягивает из меня, высасывает.
Губы его жёсткие, язык острый. Проникает, берёт, берёт, щекочет нёбо. Словно дорвался и теперь ни за что не отпустит.
Я захлёбываюсь на вдохе, когда он отрывается, но делает это лишь для того, чтобы продолжить жалить губами кожу на шее. А рукой фиксирует мой подбородок, чтобы не дёрнулась, не отвернулась. Большим пальцем сминает губы, давит на них, просовывает между.
— Охрененная ты, офигительная, — шепчет.
Его голос немного отрезвляет. Выводит из парализующего шока, рассеивает туман, заполонивший голову. Я пытаюсь найти силы в руках, чтобы оттолкнуть его.
— Не надо, — я пытаюсь сглотнуть, но в горло будто песка насыпали. — Пожалуйста. Отпусти меня.
Константин замирает, перестаёт целовать мою шею, но не отпускает, держит в объятиях так же крепко.
— Кать… — голос у него тоже севший. — Ну что не так? Мы же взрослые люди, понимаем оба, к чему идём. А ты морочишь меня, как малолетку.
— А должна что? В койку прыгнуть? — голос мой дрожит, как ни пытаюсь говорить ровно, но силы чуть в руках прибавляется. — Ты обещал, что не тронешь.
— Я обещал, что не обижу. Разве я делаю что-то плохое? Что не так, Катерина?
— Ну что ты… — сарказм требует уйму сил, и я отдаю себе отчёт, что сейчас он может мне аукнуться, — я ведь всегда мечтала заняться сексом в сортире самолёта.
Особенно в первый раз. Но про этот факт ему знать совсем необязательно.
Слышу шумный выдох, и хватка Макарского ослабевает, давая возможность мне вырваться. Отступать некуда — сзади столешница с раковиной и зеркало. Я обхватываю себя руками и начинаю непроизвольно дрожать.
— Справедливо, — говорит глухо, чуть отступая, но ему мой тон явно не по душе.
— Таким как ты непривычно слышать слово нет, да? — сжимаю зубы, чтобы дрожащий подбородок не выдал моего страха и напряжения. — Думаешь, тебе всё можно?
Сдёргиваю с себя плащ и толкаю Макарскому в руки. Могла бы, и доску эту вернула, но она на балансе школы, как и все остальные. Было бы странно пойти к директрисе и требовать вернуть спонсору его «подарки».
Константин замирает, его взгляд становится жёстче. Он окидывает меня беглым нечитаемым взглядом, что-то отмечая про себя, а потом снова делает шаг ко мне. Ставит руки по бокам на столешницу, заключая в плен. Я задерживаю дыхание, глядя ему в лицо, на котором нет больше ни намёка на ухмылку.
— Терпение — не моя добродетель, Катя, — говорит негромко и абсолютно серьёзно. — Но я согласен, туалет в самолёте — не то место. Продолжим позже.
Макарский отталкивается от столешницы, разворачивается и уходит, хлопнув дверью.
Я прикрываю глаза и опираюсь ладонями на раковину. Глухой комок в груди давит, и выдох получается судорожным.
«Что тебе не так, Катерина?»
Действительно, что? Судьба решила развлечься, преградив мне дорогу таким мужчиной. Но он не для меня, я это понимаю. Все эти истории золушек — сказки для мечтательных нежных дурочек. В реальности всё иначе. Ему захотелось поиграть, вот и всё. Позабавится и вышвырнет, а мне что потом делать? Как смотреть в глаза тем, кто меня знает? Скажут, что прыгнула в постель к богатому, а он попользовался и выставил.
Но самое страшное — это влюбиться в такого, как Макарский. И что мне потом делать с собственным сердцем? Глупо верить, что он полюбит меня по-настоящему, а потом женится. Да и брак с таким мужчиной — не гарантия его любви и верности.
Нужно рубить на корню тот трепет, что возникает в животе, когда Константин смотрит на меня. И не быть такой дурой как сегодня, как только что — пять минут назад. Потому что я не могу с уверенностью сказать, что совсем-совсем не хотела этого. Мне казалось, я волю теряю под напором его губ и рук. Тело отдавалось странными вибрациями, а сейчас чувствую слабость в мышцах и всё ещё не до конца рассеявшийся вязкий туман в голове. И сердце стрекочет. Эмоции оголены, словно нервы. Стыдно перед самой собой.
А ещё страшно. Вдруг не отступит? Вдруг, «продолжим позже» — это не просто брошенные на прощанье слова. Да и вообще, такие, как Макарский, не оставляют впечатление людей, что бросают слова на ветер.
Кое-как приведя в норму дыхание, я выбираюсь из туалета и возвращаюсь в салон. Лететь ещё минут сорок, и я не представляю, как смогу выдержать сейчас это время рядом с Константином. И даже пересесть некуда — все места заняты.
Но когда я возвращаюсь, обнаруживаю, что его кресло пустует, а мой плащ, который я вернула Макарскому, аккуратно сложенный, лежит на моём месте. Я усаживаюсь, и ко мне тут же подходит стюардесса, спрашивает учтиво, не желаю ли я чего-нибудь. Я отвечаю отрицательно, и меня оставляют в покое.
До конца полёта я остаюсь одна. Наверное, в бизнес-классе всё же нашлось свободное место, куда Макарский и перебрался. Но это хорошо.
Вижу я его уже когда мы спускаемся по трапу после посадки. И то мельком. Он идёт в числе последних, беседуя с каким-то мужчиной в деловом костюме. Я же стараюсь как можно быстрее пройти терминал в аэропорту и выйти на улицу.
Волгоград встречает куда более холодной погодой. Наверное, я выгляжу странно в одной водолазке, потому что плащ надевать не стала. Прямо в самолёте и оставила, не нужен он мне.
Постараюсь скорее поймать такси и уехать домой, пока под ноябрьским небом, щедро делящимся ледяной моросью, совсем не околела.
— Катерина! — оборачиваюсь на знакомый голос.
Ох да, точно, меня же обещал встретить коллега. Он вчера вечером спрашивал, какой отчёт я отослала завучу по четвертным контрольным работам, я ему ответила, что в отъезде, а все документы остались дома в ноутбуке, пообещала отправить завтра, когда прилечу. Мы перекинулись парой слов, и Дима предложил встретить меня в аэропорту. Собственно, почему я должна была отказываться? Вот он как раз стоит у своей машины и машет мне.
— Это что за хрен? — слышу над ухом, и меня весьма бесцеремонно хватают за локоть.
— Не твоё дело, — высвобождаюсь, прошипев на Макарского. Я совсем не заметила, как он подошёл.
— Поспорю, — говорит спокойно, но тон ледяной. — Холодно. Садись в машину, Катя, я отвезу тебя домой, — в его голосе больше нет игривых ноток, которые были ещё утром, когда мы встретились в самолёте. — К кому — по дороге поговорим.
