Я так делала уже много раз, и у меня получается. Савелий наедается и через пару минут сладко и крепко засыпает. Я тяну, никак не переложу его в кроватку, потому что это означает, что мне надо будет встать и выйти к Косте. А я не хочу.
Но сколько не сиди, маленькому нужно нормально лечь в кроватку. Я аккуратно перекладываю его и прикрываю тёплой пелёночкой, целую, снова обещая ему и себе, что никому и ни за что не отдам.
Макарский сидит за кухонным столом с чашкой чая. Он снял пиджак и расстегнул верхние пуговицы на рубашке, закатал рукава. Смотрит понуро на собственные ладони.
И снова на меня накатывает ощущение нереальности происходящего. Макарский на моей кухне смотрится так же неестественно, как… как я в его жизни.
Он поднимает на меня глаза, когда я, обхватив себя руками, присаживаюсь за стол напротив.
В глубине души я знала, что когда-то этот момент настанет, и Костя узнает о ребёнке. Но не думала, что так скоро. Надеялась, что когда это произойдёт, сын уже будет большой и всё будет понимать. А такого маленького, если Макарский решит отнять, то заставят забыть меня.
Боже, как страшно потерять это маленькое родное существо, которого ещё вот совсем недавно и не было на свете. Может, я схожу с ума, может, накручиваю, но как иначе, если страх парализует?
Мы сидим за столом и смотрим друг на друга. Ни он, ни я взгляд не опускаем.
— Ты не посмеешь забрать его, — повторяю ещё раз, вдавив под столом ногти в ладони до боли, чтобы сохранить максимально спокойное выражение лица.
— Я и не стану, — отвечает спокойно, почти устало, и я уже даже хочу выдохнуть с облегчением, но тут он добавляет: — Я заберу вас обоих.
— Вот как, — откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди, чтобы хоть как-то защититься от его энергетики. — А ты спросил, хочу ли я этого?
— А ты спрашивала меня, хочу ли я, когда решила скрыть от меня факт рождения сына? — упирается ладонями в стол и будто нависает надо мной, хотя остаётся сидеть на месте.
Мы словно ходим по кругу, идём по тому же кольцу, что и во дворе Котовского сегодня.
— Зачем, Костя? Зачем мне было говорить тебе о нём? У тебя жена, вы планировали ребёнка!
— Да кто тебе такую чушь сказал?! — Макарский вскакивает, повышая голос, но тут же осекается, бросив взгляд на прикрытую дверь кухни. — Какого ещё ребёнка?
— Я видела тебя в интернете с ней у клиники! — тоже вскакиваю. Ругаться шёпотом, оказывается, сложнее, чем криком. — И ты сам подтвердил, что женат!
— В интернете? — Макарский застывает, удивлённо моргая. — Ты увидела какую-то статью, задала один единственный вопрос, лишив меня права дать хоть какие-то пояснения, и сбежала, утаив беременность? Ты вообще сама слышишь, как тупо это звучит?
Я захлопываю рот и сглатываю. То, как сейчас произнёс он, и правда звучит… странно. Просто извернул, как обычно, как ему удобнее.
— Катя, как только мы стали близки, я с ней не был. Брак оставался формальностью, и я собирался с этим разобраться ближайшее время.
— Хочешь сказать, я разбила твою семью? — шокировано смотрю на него. — Так я ещё и разлучница?
— Нет! Чем ты слушаешь? — качается головой. — Это сложно объяснить, но я попробую. Пусть и с опозданием, но попытаюсь. Мы поженились в восемнадцать. Без особой любви, но с крепкой дружбой и физической совместимостью. Разошлись уже давно, задолго до встречи с тобой, Лина живёт с другим, но оформить развод никак руки не доходили. И да, иногда мы виделись и трахались.
Это всё слишком для меня и непонятно. Как и казалось мне с самого начала, Костя слишком испорчен, мне такого не понять. Спать с женой, которая уже живёт с другим, но ещё не в разводе, а также одновременно подкатывать ко мне.
— Прости, — поднимаю ладони, останавливая его. — Достаточно, для меня это за гранью.
— Я понимаю, Катя, но такова была моя жизнь до тебя. Мне извиниться за то, как я жил? — он снова наращивает эмоции в голосе. — Такой была моя жизнь, да, что уж поделать. А потом я встретил тебя, и всё изменилось. Я не врал — я действительно влюбился. С Линой мы больше не виделись для близости, документы на развод были на оформлении. Но тут ты увидела что-то там в интернете и сбежала. Очень по-взрослому, да.
— То есть это я виновата? — у меня тоже не получается говорить тихо уже. — Хочешь сказать, в Москву ты летал для оформления развода?
— И его тоже. А ещё у Лины обнаружили рак, и я должен был помочь. Она мой друг, Катя. Не только бывшая жена и сексуальная партнёрша. Ещё и друг, да, и сейчас в том числе.
Сжимаю голову ладонями и отворачиваюсь. Слишком много информации, слишком много эмоций. И новых, и тех, что я консервировала эти полтора года глубоко в груди, сейчас они нашли лазейку, сломали дамбу и бьют ключом. Меня разматывает внутри, раскручивает то, что я держала в железном кулаке усилием воли. Слёзы подкатывают, злость кипит, обида душит.
— Чего ты хочешь сейчас, Костя? — оборачиваюсь и спрашиваю севшим голосом. — Что тебе от нас нужно?
— Как и всегда, — пожимает плечами устало. — Ты, Катя. Я хочу тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Хочу растить сына, о котором узнал всего несколько часов назад.
— И поэтому угрожаешь отнять его? — у меня вырывается истерический смешок.
Макарский прикрывает глаза на несколько секунд и молчит. Кажется, его запал злости угас, оставив за собой дикую усталость.
— Ты выбора мне не оставляешь, — говорит тихо. — Я хотел бы иначе, но я не готов снова искать тебя, когда ты вдруг решишь сбежать. Вас искать. Поставь себя на моё место, Катя. Ты скрыла от меня сына, такое сложно принять, — голос его становится твёрже, а взгляд снова приобретает тяжесть и остроту. — Сын будет расти рядом со мной. Будешь ли рядом ты — сама решай. Выбор за тобой, Катерина.
Выбор без выбора.
Разговор ни о чём.
Думаю, мы оба сказали, что хотели. Я ухожу и закрываюсь в душе, где даю волю слезам. Знаю, что они проблему не решат и даже состояние не облегчат, но сдержаться не могу.
А когда выхожу, даже не смотрю на кухню. Я хочу спать. Забыться хотя бы на несколько часов рядом с кроваткой своего зайчика. Подхожу, чтобы прикрыть его, если столкнул одеялко, но вся внутри вдруг леденею, потому что кроватка оказывается пуста. В квартире тишина, будто нет никого. Мне кажется, что моё сердце останавливает, а волосы на голове начинают шевелиться.
Нет, пожалуйста, нет-нет.
— Он расплакался, когда ты была в душе, — слышу из тёмного угла комнаты, — уснул уже, но я не решился переложить обратно.
Макарский сидит в кресле у окна и в слабом свете я вижу, как бережно он держит Саву, спящего на его груди, раскинув ручки и ножки. Мне хочется тут же подбежать и отнять ребёнка, но… я вдруг зависаю будто. Смотрю на крупные мужские ладони, обхватившие детскую спинку, на то, как малыш своей щёчкой прижимается к широкой мужской груди. На размеренное, спокойное дыхание обоих. И вдруг чувствую болючий укол в сердце.
