— Привет, бусинка, — улыбаюсь, когда малыш, сведя бровки и высунув язычок, смотрит на меня каким-то слишком взрослым взглядом.
— Богдан зовёт их горошинками, ты почти угадала, — смеётся Карина и достаёт второго малыша из кроватки, кладёт на пеленальный столик и начинает раздевать.
— Он так внимательно смотрит, будто желает поболтать о непростой жизни младенца, — строю малышу рожицы, но он становится ещё серьёзнее и будто даже собирается морщить нос.
— Говорят, что малыши в месяц ещё толком не видят, точнее, не могут сфокусировать взгляд, но мне иногда кажется, что это совсем не так. Они смотрят так внимательно, что я, бывает, теряюсь.
— Как интересно, — усмехаюсь. — Наверное, так их защищает природа. Если бы малыш, родившись, после материнской уютной утробы вдруг чётко бы увидел всё вокруг: яркий свет, кучу людей в белых халатах, всякие незнакомые предметы, то он бы сильно испугался.
— Наверное, — пожимает плечами Карина.
Она так ловко распаковывает малыша, меняет ему подгузник, а потом снова одевает в крошечные одежки. Надо же, как быстро человек способен приобрести новые навыки.
Карина вообще просто умница. Никакого нытья, как же ей тяжко. Живенькая, бодренькая, улыбчивая. Ей очень идёт материнство. Да и кому оно, наверное, не идёт?
Но Карина будто преобразилась. Да, сейчас она без макияжа, а её ярко-рыжие длинные волосы скручены в высокий пучок, а не красивыми волнами распущены по плечам. На ней лосины и футболка с небольшим пятнышком подтёкшего молока, вместо стильного брючного костюма любимого розового цвета и шпилек, но тем не менее, она прекрасна.
Иногда мне кажется, что когда-нибудь, когда у меня тоже родятся дети, я буду растрёпанной, сонной и неопрятной, а ещё буду ныть, что мне тяжело. Я просто наблюдала, как сложно было сестре в первый год. А потом она вообще овдовела, так что легче не стало.
Но Карина своей лёгкостью, своей воздушной естественностью в материнстве вселяет в меня надежду.
Я аккуратно кладу малыша на локоть и покачиваю. Кажется, ему сперва это не очень нравится, но потом он, вздохнув, великодушно позволяет мне.
Я сегодня, когда собиралась к Карине, заехала в детский магазин, чтобы выбрать подарки. Глаза разбежались. Чего только нет: кукольные одёжки, куча всяких милых принадлежностей для купания, игрушек и прочего. С грустью подумалось, что у меня, наверное, детки будут нескоро.
Мы с Пашей говорили о детях, но он был против. Обещал, что лет, может, через пять вернёмся в вопросу. Но я, признаться, надеялась, что он созреет раньше. Мои часики тикают быстрее, чем его. И через пять лет мне будет тридцать один.
Сейчас, конечно, принято говорить, что “и в сорок рожают, сначала для себя живут”. А как по мне, то сорок — поздновато для первого. Понятно, что если не получается по здоровью, то рада будешь невероятно. Хоть в сорок, лишь бы родить. Но это не мой случай. Я здорова. И совсем не считаю, что с ребёнком “это уже не жизнь”. Сложнее в некоторых моментах, конечно, но ведь всё решаемо.
Но теперь жизнь моя обернулась так, что дети совсем не предвидятся пока. Оно и к лучшему, что с Пашей не успели.
— Ой, Кариш, что это с ним? — внутри всё холодеет, когда малыш начинает странно вздрагивать.
А вдруг ему у меня на руках плохо? Или запах вызвал какое-то нарушение? Я надела чистую водолазку и специально не стала туалетной водой брызгать.
— Он икает, Вась, всё нормально, — усмехается Карина.
— Прикольно, — глажу маленького рыжика по животику.
— Может срыгнуть, ты чуть выше головку подними.
— Хорошо, — пытаюсь сделать, как она говорит, но чувствую себя совершенно неуклюжей.
— Это ещё что! Они и в животе икали. То по очереди, то вместе. Я вздрагивала, будто меня подбрасывали.
Мне становится смешно от представленной картины. Карина умеет так сказать, что сразу будто в реальности видишь и даже чувствуешь.
— Пойдём чай пить, — кивает в сторону кухни.
Там укладывает малышей в качельки и включает автокачалку. Горошинки пускают слюни и внимательно водят глазками по комнате. Карина плюхается на стул и протяжно выдыхает.
— Вась, прости, сегодня вкусняшки из ближайшей булочной. Я совершенно не успеваю готовить, хотя так хочется на пару часов отчаянно ворваться в кухню.
У каждого своё хобби. У Карины — кухня. А вот я стараюсь готовкой не увлекаться. Иначе, боюсь, контролировать съеденное будет куда сложнее.
— Я старалась выбрать без красителей и всяких добавок. Но в одном мёд, в другом орехи, в третьем цитрусы, — сокрушаюсь, вспоминая сложности выбора гостинца. — Едва нашла этот бисквит. Меня заверили, что тут всё такое, что можно кормящим.
— Ой, ты знаешь, я не парюсь, — машет рукой Карина и откусывает приличный кусок пирога. — По современным рекомендациям всё можно. Но, как сказала неонатолог в роддоме, на двадцать пять копеек.
— Да? Я думала, куча ограничений. Вдруг сыпь или колики там всякие у малыша. Помнишь, как моя Люда мучалась? А синяя вся ходила — голодная.
— Сейчас уже доказали, что это неверная стратегия. Всё можно, даже немного кофе. Ну, алкоголь нельзя, конечно, — Карина снова вздыхает. — А я бы бахнула вина.
— Ещё бахнем, — улыбаюсь. — Детки быстро растут.
Один из малышей куксится, и Карина успокаивающе гладит его по ножке, одновременно отпивая чай.
— Кстати о детках. Как там твой студентик?
Чай идёт не тем горлом, и я закашливаюсь. Да, Карина действительно умеет сказануть так, что дар речи теряешь.
— Карин, — стреляю в неё взглядом. — Ему двадцать два.
— Я помню, — смеётся она. — Просто ты так стесняешься вашей разницы в четыре года, что я не сдержалась. Прости.
Смеюсь вместе с ней. Уж слишком заразительно она хихикает. А потом замолкаю и опускаю глаза. Эмоции взвинчиваются внутри, щёки вспыхивают жаром.
— Он такой… такой, Карина, — слова все разбегаются, как вспугнутые муравьи. — Дикий, такой горячий. Я с ним себя не узнаю, понимаешь? Сумасшедший. И меня такой делает.
— Ты влюбилась, — улыбается подруга. Не спрашивает — утверждает.
И… она права. Я не озвучивала это в своей голове, но сейчас эти слова будто огнём в воздухе вспыхивают. Сияют, ослепляя. Обжигая.
Влюбилась.
Да по уши я в него провалилась. Влипла по самое не хочу. Сиганула со скалы на глубину, позабыв, что плавать не умею.
— Мне страшно, — шепчу сокровенное, голос подводит. — А если для него игра это, Карин? А если просто развлекается? А меня насквозь, понимаешь?
— Не думаю, — говорит вдруг совершенно серьёзно. — Бравады напускной в нём много, но в груди не камень. И я видела, как он смотрит на тебя. Это не похоть, Вася, это куда большее.
