– Давай лучше закажем йогуртовый чизкейк. Один на двоих, а? – примиряющим тоном предложила Глафира.
– Давай. Я не наелась совсем.
После чизкейка Ирка подобрела.
– Ладно. Над этим вопросом я еще подумаю. Лучше расскажи, как твоя работа. Нравится?
Глафира с готовностью стала рассказывать. Ирка могла нести что угодно, но она была хорошей подругой и умела слушать. Может быть, именно поэтому мужики всех мастей и липли к ней, как мухи.
– Так, погоди-ка, я не поняла, – прервала она Глафиру, когда та с восторгом поведала ей, какое открытие они с профессором совершили. – Ты вроде сиделкой нанималась? То есть помыть, покормить, укольчик поставить, сказку на ночь почитать. А он из тебя пресс-секретаря сделал?
– При чем тут пресс-секретарь?
– Ну не секретаря, а ассистентку или аспирантку какую-то! А зарплату прибавил?
– Да я сама предложила помогать в работе. Мне не трудно, наоборот, интересно даже. Все равно целый день у него дома. Чего просто так сидеть.
– А ты не сиди! Ты лежи! Твое законное право!
– Мне интересно.
– А мне интересно, с какой стати этот старый хрыч эксплуатирует задарма рабочую силу в твоем лице!
– Да чего ты городишь, Изольда! И не задарма, а за хорошую зарплату!
– Не Изольда, а Ирма!
– Ты же говорила – Инесса!
– Фирка, не доводи меня, иначе я пойду и устрою твоему профессору полный аншлаг! Понял, наверное, что ты дура безответная и всегда рада помочь!
Глафира посмотрела на пылающую праведным гневом Ирку и подумала, что ей очень повезло с подругой. Ну кто бы еще стал так ее защищать?
– Давай по чашечке эспрессо? – предложила она.
– Черт с тобой! Давай!
– Не чертыхайся! Хорошо, что Мотя не слышит, а то бы отвесила подзатыльник. Причем обеим!
– Твоя Мотя меня терпеть не может!
– Не говори глупости! Просто она строгая.
– Только не к тебе. Для тебя она в лепешку расшибется. Не понимаю, как она позволяет, чтобы тебя эксплуатировали как африканского раба!
– Почему африканского?
– Потому что раб, он и в Африке раб!
– Не преувеличивай. Меня эта история с письмом захватила. Просто распирает узнать, что там случилось и как.
– Неужели сам Пушкин написал?
– Ага.
– И бриллиант настоящий?
– Конечно. Стала бы императрица стекляшки носить!
– Жалко, что серьга только одна.
– Это неважно. Ты только подумай…
– Как это неважно? Пару можно было бы продать за дорого!
– Ирка, ты совсем сдурела? При чем тут продать? Это же научное открытие мирового, нет, всепланетного уровня! Последнее письмо поэта! Да не к кому-нибудь, а к Елизавете Алексеевне, которую уж десять лет как похоронили!
– Блин!
Ирка вытаращила огромные глазищи.
– Так он не знал, что она мертвая?
– Да она живая была!
Кажется, выпучивать глаза было уже некуда, но Ирка умудрилась.
– Живой закопали?
Глафира набрала воздуху, посидела с надутыми щеками и с шумом выдохнула.
Ирка поняла, что ляпнула не то, и сразу обозлилась.
– Ненавижу твое щеконадувательство, Фирка! Сама ничего толком объяснить не можешь, а на меня надуваешься, как будто я дурачок!
Глафире стало немного стыдно. Действительно, чего она тут изображает из себя интеллектуала высочайшего уровня?
– Ируля, – заискивающим тоном начала Глафира, – а ведь у меня скоро днюха. Не забыла?
Ирка тут же разгадала ее нехитрый маневр и фыркнула. Надо же, сделала из нее дуру набитую, а теперь подлизывается! Однако душа массовика-затейника сразу среагировала на заманчивое слово «днюха», и в голове невольно закрутились сценарии праздничных мероприятий.
Ирка еще немного пообижалась, демонстративно выскребывая маленькой ложечкой то, что осталось от чизкейка. А затем, оттаяв, предложила на девятое мая сначала полетать на воздушном шаре, потом покататься на лошадях, потом пообедать в плавучем ресторане, ну а потом забуриться в клуб и отвести душу в караоке.
Для Глафириных финансовых возможностей даже с учетом солидной прибавки в зарплате всего этого было слишком много. Она прикинула и так, и этак…
– Давай лучше у нас с Мотей. Она пирогов напечет.
– Да отстань ты со своими пирогами! Сколько можно! Я на Мотиных пирогах и так раздобрела до невозможности! Если ты из-за денег не хочешь, то Тобик за все заплатит! Ты только согласись!
Глафира была совершенно уверена, что Тобик, если он, конечно, в здравом уме, не станет оплачивать день рождения совершенно незнакомой ему девицы.
А с другой стороны, в самом деле, что дома сидеть!
– Давай возьмем Мотю и поедем на залив. Соберем огромную корзину с едой, компотами и устроим пикник!
Ирка закатила глаза.
– Ты, Вознесенская, так и просидишь всю жизнь, привязанная к тети-Мотиной юбке. Тебе замуж надо выходить, а ты все компоты варишь.
– Ну и как катание на воздушном шаре поможет мне замуж выйти? Или, думаешь, заслышав наше завывание в караоке-баре, женихи так и сбегутся? А компоты мои ты, кстати, больше всех любишь.
– Отстань со своими компотами! Короче, Мотю ты берешь на себя, а все остальное я придумаю!
– Без Моти я не могу. Ты же знаешь, мой день рождения – это ее праздник.
– Хорошо, с тетей Мотей я договорюсь сама.
Глафира испугалась по-настоящему.
– Ты что! Не надо! Она нежная и обидчивая. Ты ляпнешь, а мне потом год вину замаливать.
– Ну ладно, ладно… Чего ты? С компотом так с компотом! Не кипешуй!
Ирка успокаивающе погладила Глафиру по руке и попросила у проходящей мимо официантки счет.
– Слушай, я ничего не говорила. Твой день рождения, тебе и решать. Я вмешиваться не буду.
Глафира посмотрела на безмятежное лицо подруги и не поверила.
Надо держать ухо востро.
Шведовы
Старший Шведов появился неожиданно.
Впрочем, первым появился…
– Волкодав, – сказала Мотя и замерла с открытым ртом. Глафира подняла голову и поступила точно так же: застыла мраморным изваянием.
На площадке сидела собака. Пес был огромным и жутко страшным. Они таких не встречали. Смесь аллигатора с росомахой, нет, скорее, с дикобразом. Уж больно дикий у него был вид.
