– Если задумал смертоубийство, не тяни. Пока ты тут каллиграфией занимаешься, я сдохну, – сказал Шведов после десяти минут ожидания.
– А ты думал, это быстро? Да по твоим ранам можно роман написать.
– Ага. «Войну и мир».
– В точку. Война тебя распахала, как озимое поле, а чинили всем миром.
– Может, без лирики обойдемся?
Кимыч наконец поднял голову и взглянул серьезно. Сергей сделал кислое лицо.
Не допустит к работе. Наплетет всего, начнет уговаривать, успокаивать, как малое дитя. Заговорит, в общем.
– Работать дашь? – свято веривший, что лучшая защита – нападение, в лоб спросил он.
– Да ты полчаса за столом не выстоишь! – сразу начал отбиваться Кимыч.
– Еще полгода на печи полежу и минуту не выстою! Поставь на аппендиксы, пальцы пришивать, уши отрезать! Хоть на прием, только не маринуй больше! Сопьюсь или с крыши брошусь!
– Да тьфу на тебя, Шведов! Чего ты каркаешь!
– Не виляй! Мне твои виляния опротивели! Заткнись и давай работу!
По тому, в какую сторону по лицу главврача пробежали морщины, Сергей понял, что тот дрогнул.
– А если ты в обморок во время операции упадешь?
– Ты займешь место павшего бойца и спасешь пациента!
– Так я что, за твоей спиной все время стоять должен?
– Должен. Как часовой у Мавзолея.
– С какой стати?
– С такой, что ты мне друг, брат и сват!
Кимыч попыхтел немного и наконец выдавил:
– Недели через три-четыре приступишь. Извини, брат, раньше нельзя. И учти: Галя каждый день будет мерить тебе давление и температуру.
– Слушаюсь, товарищ генерал! – с готовностью кивнул Шведов, уверенный, что прекрасная Галя ни за что не станет тратить силы на такие глупости. Она сразу предложит заняться чем-нибудь более увлекательным.
– Как там Ярик? – спросил Кимыч, ставя на листе печать.
– За полгода одичал совсем. Не знаю, что и делать.
– А школа?
– Да в школе даже не знают, что он один тут ошивался. Представь, вступил под моим ником в родительский чат. Я глянул и обалдел: всех строит – только в путь.
– А что пишет?
– Учит, как надо детей воспитывать, паршивец.
– А они?
– А они не спорят.
– Конечно, кто же с тобой спорить будет. Герой России и все такое.
– Да никто не знает, перестань.
– Никто не знает? Да про тебя по всем каналам недели две трещали без устали. Я уже не мог на твою рожу в телевизоре смотреть.
– Кимыч, поверь: это я уже не могу на свою рожу смотреть. Заплыл весь от лежачей жизни. Глаз не видно. Как китаец, честное слово.
– Ничего. При нашей работе быстро сгонишь свои килограммы, – пообещал Кимыч, запихивая папку в ящик стола.
– Только об этом и мечтаю, веришь?
– Верю. Сам такой.
Кимыч помолчал, глядя на друга, и вдруг спросил:
– А что Эля? Не объявлялась?
Сергей поморщился.
– Да я и думать о ней не хочу.
– Не хочешь или не думаешь?
Шведов открыл рот, чтобы послать Кимыча к черту с его приставаниями, и вдруг прямо перед ним вполне осязаемо предстала соседская девушка Глафира. Материализовалась из воздуха, как фея в детском фильме. И до того конкретно, что Шведов почувствовал ее запах. Легкий и очень свежий, как у молодого яблока, не упавшего, а крепко держащегося за ветку.
Шведов аж зажмурился, так реально это было.
– Ты чего? – спросил Кимыч, вглядываясь в лицо Сергея.
– Я…
– Плохо тебе, что ли?
– Нет, Кимыч, хорошо. Ты даже не представляешь, как мне хорошо, – ответил Сергей и улыбнулся.
До чего же хороша эта Глафира Вознесенская!
По дороге домой он совершенно неожиданно для себя зашел в цветочный магазин и купил букет крепеньких тюльпанов. Международный женский день давно миновал, и тюльпаны были вроде как не в тему, но они казались такими свежими и веселыми, что он выбрал именно их. Обрадованная продавщица завернула букет в плотную бумагу, уверив, что сейчас это самая трендовая упаковка для цветов. Никакой слюды! Только бумага! Шведов отчего-то вдруг сильно разволновался, поэтому спорить не стал, а сжал тюльпаны покрепче и почти побежал на Малую Морскую.
Боялся, что тюльпаны замерзнут.
До самого подъезда он трусил рысцой. Весело так, бодро. А у самого лифта в нем что-то сломалось.
Какого хрена он припрется к малознакомому человеку с дурацким букетом! Тюльпанов она не видала, что ли? Посмотрит с равнодушным удивлением и спросит, с чего вдруг такие подарки.
Открылся лифт. Сергей посмотрел в зеркало на стенке кабины.
– Старый дурак! – объявил он себе и пошел наверх пешком.
Дома он ткнул букет в литровую банку из-под огурцов. Стебли обиженно скрипнули.
– Ничего, потерпите! А то вообще выкину! – пригрозил он и поставил банку на стол. Сбоку.
Прошел час, а Шведов все не мог выкинуть проклятые тюльпаны из головы. Он даже в кухню старался лишний раз не заходить, пил чай, сидя на диване, но букет все равно давил на мозги, не давая расслабиться.
А ведь даже запаха от них никакого нет!
В конце концов Сергей решил, что надо просто выбросить эту пакость с балкона. Он уже направился в нужном направлении, как вдруг в дверь позвонили. Ну вот! Дождался, когда вернется Ярик! Теперь начнутся расспросы!
– Здравствуйте! – громко сказала Глафира, едва он отпер дверь. – Извините за беспокойство, Мотя просила отнести котлеты для Ярика. Он любит, а у нас сегодня как раз такие удачные получились, что я… Ой, простите, тарелка горячая! Можно я ее поставлю?
Она посмотрела вопросительно, но внятного ответа не получила. Только нервный поворот головы, который приняла за кивок. Глафира быстро прошла в кухню и сгрузила тарелку на стол.
Чудовищный Шарик, лежавший кверху пузом возле плиты, при ее появлении приоткрыл один глаз, снова закрыл и лениво перевалился на бок.
«Ходят тут всякие», – перевела Глафира.
Она оглянулась в поисках хозяина, но его рядом не оказалось.
На соседке было надето что-то легкое и голубое, и это очень мешало сосредоточиться, поэтому сразу Шведов за ней не пошел, а подождал, пока его взор не принял соответствующее случаю равнодушно-приветливое выражение.
Когда он наконец зашел в кухню, соседка смотрела на букет и странно улыбалась.
– Еще раз простите, что не вовремя, – снова извинилась она и буквально кинулась прочь.
