Похоже, взгляд мой выдал меня, потому что Митрий вдруг подмигнул мне и сказал:
– Айда, покажу, что тут есть! – и так дружески улыбнулся, что я невольно улыбнулся в ответ.
Вдвоём мы широко распахнули ворота сарая, и шагнули в его полумрак. Пахнуло прелой соломой и ещё чем-то странно-знакомым. «Чем так воняет-то? – подумал я, и память вдруг услужливо подсказала, – так же пахло от зверей, когда на экскурсии с классом по зоопарку я близко подходил к клетке».
– Митрий, погоди, зверем пахнет.
– Каким зверем? Ты что? Ворота-то закрыты были, сам видел, отец засов отодвигал.
– Ну да, видел.
– Ладно, давай, я побегу за граблями, а ты тут пока постой.
Митрий побежал к телеге, а я шагнул внутрь сарая. Сарай был большой и пустой. С верхнего яруса – с голых жердей, закреплённых на высоте человеческого роста, по периметру сарая кое-где клоками свисали остатки прошлогоднего сена. Внизу сена тоже не было, только в самом дальнем углу горбилась небольшая копна. Пол сарая был сплошь устлан трухой и соломой, а у самых ворот у стены стоял сколоченный из темных толстых досок стол. Над ним до самых жердей второго яруса тянулись деревянные стеллажи, заваленные инструментом, бечёвками, деревянными бочонками, мисками и прочей утварью. В промежутках между ними прислонились к стене какие-то колоды, и большой инструмент в чехлах.
Вернулся Митрий с граблями и тряпками в руках. Прислонил грабли к стене, и, повернувшись ко мне, сказал:
– Нам с вами надо тут почистить всё, чтобы ночевать можно было. Солому перетряхнуть, совсем прелую убрать, а какая ещё ничего набить вот в эти тряпицы, чтоб постели получились. Потом, когда сенца нового накосим, поменяем. Да надо в яму перетаскать из телеги продукты от жары-то. Вы что хотите? Тут или в яму таскать?
– Да мне, в принципе, все равно. Как сам хочешь.
– Тогда давайте тут, дело-то не хитрое. А я в яму, там нужно знать, куда чего лучше покласть, чтоб не задохлось.
– Ну, давай.
Митрий кивнул и выбежал из сарая. А я взял в руки грабли и тихо двинулся к горбатой куче сена. Руки мои трясли, а перед глазами стояла изувеченное лицо Герасима.
«Идиот, ну с чего ты взял, что там медведь? – уговаривал я себя. – Даже если он там и был, то что ему средь бела дня тут делать? Переночевал, может, да давно и след простыл. Да и как он мог сюда забраться, если ворота целы и на засове?».
Но все равно я не мог себя заставить подойти и тронуть граблями кучу.
– Эй, эй, эй – громко закричал я, – «может, услышит и убежит»?
– Ты чего там орёшь-то? – услышал я в ответ окрик Герасима.
Я смутился. И разозлился от смущения:
– Ничего не ору, это я пою!
– А-а-а, ну пой, пой – в голосе Герасима послышалась насмешка, она разозлила меня ещё сильнее. Я решительно подошёл к куче и ткнул её граблями. И тут же отскочил, замер. Ничего не произошло. И я уже посмеиваясь про себя, принялся размётывать её в стороны, отбрасывая чёрную перепревшую солому в сторону и сгребая сухую в другую.
Дело спорилось, работа была лёгкой и вскоре я делал её уже механически: прошёлся граблями по всему полу сарая, выгребая труху, сор, жёсткие спутанные комья сена. Мысли мои умчались далеко отсюда.
***
Почему-то вспомнился другой, как мне теперь казалось, невообразимо далёкий июль, когда мы с Фёкой ещё любили друг друга. Фёка тогда закончила Университет, и мы только познакомились. Случайно познакомились. Я читал лекции по астрофизике, а она училась в Университете МЧС, и мы не должны были пересечься. Но судьба свела нас в университетской столовой Наукограда, где у неё был выездной семинар и практикум по предмету «Экология Земли», и где я увидел её и без памяти влюбился. Вот так сразу и навсегда. Как любят солнце. Вернее не представляют своей жизни без него. Так и я с тех пор не представлял жизни без её золотисто-рыжих волос и солнечных зайчиков – веснушек на улыбающемся лице. Вспомнилось, как в первое наше свидание, она утащила меня на экоферму, и где вместо практикума, мы целовались в стоге, настоянном на травах и цветах. Как одурманенные этим ароматом, поцелуями и друг другом мы впервые сблизились.
Я зажмурился. Больно. Что ж так больно! И вздрогнул от чьего-то покашливания. В дверях стоял Герасим:
– То поёт, то плачет. Здоров ли ты, мил человек, – он с любопытством меня разглядывал.
– Кто плачет-то? Труха в глаза попала, – я потёр для убедительности глаз.
– А-а-а, труха это ничего, это бывает, – он огляделся, оценивая мою работу. – Ну, ладно, не плачь, годиться, – усмехнулся он.
От возмущения у меня перехватило дыхание, я уже хотел ему достойно ответить, чтобы поставить на место: «Что он себе вообще возомнил, этот мужик?! Кто он и кто я»?!
Но внезапно дикий крик Митрия заставил нас с Герасимом броситься вон из сарая. Я увидел, как Герасим огромными прыжками, сильно припадая на ногу, пронёсся мимо телеги, на ходу хватая ружье, и свернул за сарай. Я кинулся за ним.
Крик повторился, он шёл из густых зарослей малины, которая росла метров триста от сарая, почти у самого края поляны, где начинался лес. По хрусту кустов я определил, что мальчик бежал в нашу сторону. Вот он выскочил из малинника и кинулся нам на встречу, а через несколько минут следом выскочил бурый медведь. Зверь был огромен. Увидев нас Герасимом, он встал на задние лапы, открыл клыкастую пасть и так рыкнул, что, казалось, осыпались листья. Потом прыгнул вперёд и кинулся на нас.
Больше я ничего не видел, а повернулся и дал дёру, куда глаза глядят. Быть растерзанным не входило в мои планы. Позади я слышал крики, выстрелы. Чувствовал тяжёлое смрадное дыхание зверя совсем близко. Вот сейчас когтистая лапа одним ударом собьёт меня с ног, придавит всей своей тушей, раздерёт тело и с довольным урчанием вгрызётся во внутренности. От ужаса свело живот, и я поднажал. Сколько бежал не помню. Пока не споткнулся о корягу и не растянулся во весь рост, хорошо приложившись о землю. Ткнулся носом в траву и замер. Первое, что я услышал, немного придя в себя, была тишина и весёлое пенье птиц.
«Жив? Цел? Никто не гонится?», – мелькнуло в голове. Пошевелился. Вроде. Сел. Дремучий лес вокруг. «Где это я? Заблудился»? Я поднялся на ноги. Огляделся, но ничего не видно за толстыми стволами и буреломом. «Не мог я далеко убежать. Надо забраться на дерево посмотреть с высоты. Наша прогалина должна быть где-то рядом».
Я поискал и вскоре увидел подходящее дерево – это была берёза, довольно высокая, а первый сук её был ниже, чем у других деревьев, и начинался чуть выше моего роста, только подпрыгнуть. Я подпрыгнул и вцепился в него, хотел подтянуться, но руки соскользнули и я свалился. Но не отступил и пробовал до тех пор, пока, наконец, сумел подтянться, закинуть ногу на сук и сесть на него. «Вот чёрт! Сколько раз Фёка говорила, что надо заняться спортом. Абонементы мне покупала, а я всё выкидывал и притворялся, что хожу. Как я на верхушку-то залезу? Ну, хорошо, давай сиди тут, пока ещё какой-нибудь зверь не заинтересуется тобой, как шашлыком, нанизанным на шампур», – так ругая и уговаривая себя, я полез выше. Дальше сучья располагались чаще, и забираться стало легче. Через каждые два – три сука я осматривался, не видно ли нашу поляну? Наконец, я её увидел! Слева от солнца лес расступался! Я запомнил место, и решил спускаться. Крепко обняв ствол, я попытался ногой нащупать нижнюю ветку.
