Старец вытащил откуда-то из складок своей обширной ризы маленькую пурпурную коробочку. Открыл её и в упор глянул на меня. Его синие глаза стали почти чёрным, когда он спросил меня:
– Готовы ли вы взять крест смирения и достойно нести его, не впадая в ещё более тяжкую гордыню, а открыв сердце любви ко всему живому на земле? Признавая в каждом человеке частицу Бога, достойную благоговения.
«Готов? Вот уж вряд ли. Это что ж мне теперь всем подряд руки целовать? И Фивию что ли тоже? – Я вспомнил его пухлые холёные руки и меня чуть не передёрнуло. Видимо, моё состояние не укрылось от отца Ануфрия, потому что он чуть нахмурился и взгляд его стал строже, – отказаться? И что тогда? Тогда монастырь и поселение окажутся в руках таких, как Фивий, обсерваторию закроют и вся работа отца Окимия, да что работа! Считай, вся жизнь его будет перечёркнута и забыта. Как и не жил человек».
У меня от жалости сдавило сердце. И не только от жалости к отцу Окимию, но и от того, что люди так никогда и не узнают, что нам с настоятелем стало известно. Какое-то тайное чувство того, что моя миссия – открыть людям законы жизни, жило во мне. Я как мог, сопротивлялся ему, понимая его глупость, но никак не мог отделаться. Солгать же отцу Ануфрию я тоже не мог и ответил:
– Не знаю, отец Ануфрий, но я постараюсь.
Лицо отца Ануфрия просветлело.
– Вот и хорошо. Постарайтесь! Христос с вами! – он открыл коробочку. На бархатной такой же пурпурной, как и сама коробочка, подушечке лежал простой крест на простой толстой нитяной верёвочке.
– Примете крест? – тихо и как то по-особенному торжественно произнёс он.
Я похолодел. Я понял, что не тогда во время разговора с отцом Окимием у его постели, а теперь наступил момент, когда я должен решить свою дальнейшую жизнь: одно дело понять законы Божьи, и совсем другое взять на себя крест жить по этим законам, неся эти знания людям. Готов ли посвятить этому всю свою жизнь?
– Да, – чуть осевшим голосом ответил я.
Лицо отец Ануфрия просияло. Он достал из коробочки крест и торжественно надел на меня. Крест холодком скользнул в ворот рубахи. Несмотря на то, что он был довольно большим, сантиметра три – четыре, тяжести я не ощутил, видимо он был сделан из лёгкого сплава.
– Ступайте домой, Олег. Жду вас через неделю на исповедь и причастие. Несите достойно ваш крест!
Отец Ануфрий перекрестил меня, потом вдруг поклонился и взял мою руку. Я вздрогнул всем телом, когда его сухие губы коснулись моей руки. Меня словно огнём опалило, а в душе родилось такая уверенность, что я всё смогу, что я насилу унял вздрогнувшее сердце, глядя в спину удаляющегося отца Ануфрия.
* * *
Я пошёл к гостевому домику, собираясь там выпить чаю и подождать Герасима, с которым должен был ехать обратно.
Чем ближе я подходил, тем сильнее ослабевало во мне радостное чувство сопричастности, а возрастало сомнение: как люди воспримут моё поведение? Может, сочтут за юродивого и будут шарахаться от меня? Не видел я за всё время, что тут прожил, чтобы друг другу просто вот так руки целовали. Не принято это. «Стоп, – тут же одёрнул я себя, – а с каких это пор я стал подстраиваться под всех, а не делать так, как считаю правильным? Откуда этот страх? Чего я на самом деле боюсь? Насмешек? Унижения? Ну, вряд ли тут найдётся человек, который над подобным будет смеяться. При монастыре живём, тут, наверно, приняты разные епитимьи, и меня поймут. А потом что, в сущности, такое руку поцеловать? Знак выражения чувства. А уж какое чувство я буду испытывать при этом, зависит только от меня. Может это ненависть или любовь, благодарность, преданность даже издевательство! Да всё что угодно можно выразить поцелуем руки. Не это главное! Совсем не это! А что? Что главное?».
– Здравствуйте, – лёгким поклоном приветствовал меня монах – повар, – что угодно?
От неожиданности я вздрогнул. Занятый мыслями я не заметил, как пересёк соборную площадь и уже сидел за столиком в столовой гостиного домика.
– Здравствуйте, – отозвался я и, вспомнив, поднялся. Взял монаха – повара за руку и, поднеся к губам, поцеловал.
Монах чуть улыбнулся, как мне показалось, понимающе и, перекрестив меня, поцеловал в ответ мою руку:
– Спаси Господь. Хотите чаю или что-нибудь покушать? У нас сегодня пироги с рыбой. Отменные получились.
– Чаю, пожалуйста. Ну, и пирог с рыбой.
Он поклонился и ушёл на кухню. Я уселся за стол. «Интересно, они все мне в ответ будут руку целовать что ли? Надеюсь, только монахи». Мне вдруг стало смешно. А что? Интересное приветствие: вместо рукопожатия рукоцелование. Постепенно внутреннее напряжение спадало, и в конец концов было уничтожено отменным травяным чаем и пирогом.
Прошло уже с полчаса, как закончилась служба, и столовая гостевого домика наполнилась поселенцами, а Герасима все не было. Я отправился его искать.
Глава 20. Епитимья
Герасима я нашёл в монастырской конюшне. Еще подходя, услышал я его голос.
– Ах ты, ирод! – кричал он на тщедушного монаха, который виновато оглаживал лошадь Герасима по крупу, пока та, пришлёпывая губами, пила из большой лохани, – Отойди от кобылы, образина!
– Христос с тобой! Что ж ты так ругаешься в божьем месте! – укоризненно отвечал монах.
– Я тебе покажу «божье место»! Ни овса кобыле не дал, ни воды! Так ты исправляешь свою службу конюшенного?
– Ну, прости, мил человек, литургию нельзя пропускать, а ты поздно приехал, почитай прям впритык! И ничего страшного. Лошадка отдохнула, сена было вдоволь, а я, как вернулся, сразу и овса дал, и водички вот сейчас вдосталь напьётся, а там и ехать можно.
– Ехать можно, – передразнил его Герасим, – тьфу! Кто поит лошадь сразу после овса-то? Хочешь, чтоб её колики замучили? Дармоед ты!
– Ну что ты ругаешься! Ничего не будет, я же после сена овёс-то дал. Шёл бы лучше в гостевой домик, чаю откушать. Сегодня знатные пироги! Голодный поди, оттого и сердишься.
– Да некогда мне чай твой с пирогами есть, мне ехать надо!
Я больше не стал слушать их спор, а подошёл к монаху поздороваться:
– Здравствуйте! – сказал и, взяв его руку, поцеловал её.
Спорщики онемели. Но монах – конюший быстро пришёл в себя и в ответ, поцеловав мне руку, ответил:
– Здравствуйте. Спаси Господь! – и быстро ушёл вглубь конюшни.
Герасим же так и стоял с приоткрытым ртом и вытаращенными глазами, когда я повернулся к нему:
– Здравствуй, Герасим, – я хотел взять его руку.
Герасим шарахнулся от меня, как черт от ладана.
– Ты что, Олег, офонарел совсем? Что это тебя так освятило-то? После причастия что ли? Или случилось что? – он удивлённо смотрел на меня.
Я едва удержался, чтобы не расхохотаться. И стараясь быть серьёзным, сказал:
