– Да ради Бога! Я с уважением отношусь к воле и памяти настоятеля, – он помолчал и вкрадчиво продолжил, – но согласитесь, его решение о назначении вас настоятелем, мягко говоря, странно. Я понимаю и готов всячески вас поддержать в вашей работе в обсерватории. Думаю, что пора подумать о возможности расширения её штата, в чём надеюсь получить поддержку Синода. Но представить вас управляющим монастырём, хоть убейте, не могу! Посудите сами! Как вы – человек далёкий от религии, который не только ни знает основ теософии, но и даже простой последовательности действий в ритуальных таинствах ведения службы, как вы сможете управлять всем? Ну, что если я приду к вам в обсерваторию и буду там крутить ручки всяких неизвестных мне приборов, телескопов и составлять план работы лаборатории. Что из этого может получиться? – он повернулся ко мне и в упор посмотрел мне в глаза.
– Да уж, ничего хорошего, – вынужден был согласиться я.
– Вот видите! – он чуть не подпрыгнул от радости. – А ведь религиозное дело, обустройство монастырской жизни и жизни поселян, не менее ответственное и сложное, – он ткнул указательным пальцем в потолок, видимо, чтобы обозначить важность этой работы.
– Согласен с вам, отец Фивий. Руководство монастырём и поселениями дело сложное и ответственное. Вот, к примеру, дети поселян.
– А что с ними не так? У нас замечательная школа при монастыре и больница. Они грамотны и присмотрены.
Я усмехнулся:
– Не кажется ли вам, отец Фивий, что в наше время аргумент о грамотности просто смешон. Или вы считаете, что детям достаточно умения читать библию и псалтырь да складывать цифры? Вы кого из них готовите? Кем они могут стать в жизни? У них же нет даже общедоступного права учиться в университете, выбрав профессию по душе. Вы лишаете их свободы выбора, оставляя две дороги: либо идти в христианский университет, или пахать в монастыре на вас всю жизнь.
Кровь бросилась в лицо отца Фивия:
– Пахать на нас всю жизнь? Они разве рабы? Кто силой держит тут хоть кого-то? Может их родителей или их самих? Все сами и добровольно избрали свой путь.
– Родители, возможно. Но дети их поставлены в такие условия, что выбора у них нет, и не будет даже тогда, когда они вырастут. Умным ребятишкам, которые захотят продолжать учёбу, одна дорога в семинарию. А если у кого призвание стать, например, астрофизиком (мне вспомнился Митрий) или врачом, или архитектором, да мало ли профессий замечательных, куда может лежать душа? Но туда дорога им закрыта раз и навсегда, потому что ваша монастырская школа не даёт возможности изучать науки и получить знания, необходимые для поступления в любой из светских университетов. Вы готовите или таких же монахов, как вы или рабочую силу себе.
– Рабочую силу себе?! – отец Фивий даже вскочил от возмущения. – Да как у вас язык поворачивается такое говорить! – в волнении он принялся расхаживать вдоль камина. – Что вы знаете о человеке? Вы даже не приняли ни одной исповеди. Откуда вам знать, кто такой человек? Вот, даже вы, любимец отца Окимия, которого он считал высокодуховным человеком, и то в своё время переступили черту! А что говорить о простом человеке? Только религия может обуздать человеческие страсти этого греховного существа. Никакие науки, никакие университеты не способны благотворно влиять на его душу. Только понимание своей греховности, только раскаяние, только отречение от мира соблазнов и страстей спасёт человека. И в этом высшее предначертание религии, церкви, нашего монастыря, – он остановился передо мной. – Столько веков прошло от рождества Христова, а человек, каким был, таким и остался. Такой же самовлюблённый грешник, желающий только удовлетворить свою похоть, насытить своё брюхо и бездельничать. Единственное, что может заставить его что-то делать, так это страх и зависть – страх наказания и желание стать выше ближнего своего, – он вдруг почти вплотную приблизился ко мне.
– Олаф, – жарко зашептал он, – а ведь я такой же, как и вы. Мы с вами очень похожи. И может быть это неслучайно.
Меня покоробило, не хотел я быть похожим на этого жирного самовлюблённого борова, который не ставит ни во что людей. Как это он только до меня снизошёл.
– Чем же мы похожи?
– Ну как же! Даже детство у нас было одинаковым.
Я удивился.
– Не удивляйтесь, я изучил вашу биографию, когда вас направили к нам, и нашёл в ней много общего со своей. Судите сами, я, как и вы, воспитывался одним родителем. Правда, меня растила мать, а вас отец, но уверен, что вы, так же как и я, мечтали о полной семье. Так же, как и ваш родитель, моя родительница спилась, так ничего не достигнув в жизни.
Я в раздражении поднялся. Как смел Фивий так пренебрежительно говорить о моём отце?
– Выбирайте слова и ставьте память моего отца в покое.
Отец Фивий приложил ладони к груди:
– Каюсь, если обидел. В мыслях не имел. Но не будем об этом. Я о нас. О схожести наших судеб. Хотя я и жил в пригороде Элизия в работном доме фермерского хозяйства, ходил в местную школу, но уверен, так же как и вы мечтал о любящей семье и друзьях, а вместо этого получал насмешки от сверстников из-за низкого статуса семьи. Так же как и вы, обозлился на всех и решил стать лучшим, добиться всего сам. Только ваш путь лежал через университет Наукограда, а мне Бог способностей к наукам не дал. Меня взял под своё покровительство священник местной церквушки, он же благословил на поступление в семинарию. Потом христианский университет и наш монастырь. И здесь мы встретились! Не думаете, что это судьба? – его горящий взгляд поразил меня. Видимо, недоверие отразилось на моём лице, он отвёл глаза и сел.
– Не вижу ничего похожего в наших биографиях, – ответил я.
Он усмехнулся:
– Не видите или не хотите видеть? Разве не гнев на пороки людские привёл вас в ссылку? Вы же, как умный человек, не можете не разделять мою уверенность, что человек изначально греховен и никогда не сможет измениться. Только покорность, отказ от своей воли, послушание, раскаяние и молитва – вот что ещё способно удержать в узде этого страшного зверя – человека, что способно указать ему истинный путь к спасению, а никакие там знания и университеты. Мгновенье жизни на земле должны искупить изначальную греховность его, спасти его душу для вечности, – он вновь подошёл ко мне и шёпотом добавил, – и не мы ли с вами должны указать ему этот спасительный путь, указать его греховную сущность? Не нам ли следует держаться вместе на этом священно поприще? Я готов вам не только покровительствовать, когда стану настоятелем монастыря, но и предлагаю сотрудничество, – он протянул мне руку.
В раздражении я резко поднялся с трансида, он отшатнулся.
– Что за бред вы несёте! Что вы из человека пугало-то делаете? Комплексы детства? Нашли место, где им разгуляться?
Лицо его побледнело, но он сдержался и отошёл к камину.
– И как только отец Окимий мог сделать вас своим заместителем. Насколько настоятель любил и жалел людей, настолько вы их презираете. Я считаю абсолютно неприемлемым то, чем вы считаете человека. То, что вы предлагаете ему – рабство, да именно духовное рабство, и я никак не могу с вами в этом сотрудничать.
