– Чушь какая! – я захлопнула книгу и засунула её обратно на полку. – Неужели кому-то действительно хочется тратить на это своё время?
Кроме книжного стеллажа, в комнате находился небольшой деревянный столик, мягкое кресло и диван, обитые незнакомым для меня материалом – но явно не синтетическим волокном. Конечно, здесь не было и намёка на инновационные кинетические сидения, которые повсюду использовались в городах. Вся мебель эмпатов казалась безнадёжно старомодной и нетехнологичной. В дальнем углу, слева от большого окна, помещался ещё один стол, выше и шире первого. На нём стояла какая-то старинная аппаратура с расходящимися во все стороны от неё толстыми проводами, что тоже выглядело анахронизмом, ведь беспроводные технологии давно и прочно вошли в городской быт. Приборы, стоявшие у окна, показались смутно знакомыми: наверняка я видела их изображения в обучающих материалах по истории электронной техники, однако точно определить, что за артефакты передо мной, не могла. Единственная вещь, которую я смогла узнать – старинные динамики для выведения звука. Но для чего они здесь? Я придирчиво осматривала замысловатые приборы, пытаясь понять, могут ли эмпаты использовать их для передачи чувств, и если да – то по какому принципу они работают?
– Это стереосистема, – услышала я за спиной тихий голос Грега, и, обернувшись, увидела, что он стоит, прислонившись к дверному проёму и скрестив руки на груди. Видимо, он уже давненько за мной наблюдал.
– М-м. Зачем она тебе?
– Слушать музыку.
Я не совсем понимала, что он имеет в виду. Конечно, я знала, что такое музыка, но до сих пор мне не приходилось слышать ничего длиннее десятисекундных электронных семплов, которые сопровождают работу различных приборов и программных оболочек.
– Зачем? И как это использовать?
В ответ Грег почему-то вздохнул:
– Тебе пока ещё рановато с этим знакомиться. Если наши совместные сеансы продолжатся, обещаю однажды показать. Но сначала я всё же должен отработать сегодняшний гонорар.
Грег расплёл скрещённые руки, и я заметила, что в одной из них он сжимает красную повязку.
– Ужин на столе, – с едва заметной улыбкой проговорил он, делая приглашающий жест.
Я кивнула и приблизилась к нему, чтобы опять покорно довериться темноте в ожидании новой порции неизведанных ощущений. К тому же, запах еды, доносившийся из столовой, уже кружил голову и заставлял ощущать требовательную пустоту в желудке.
В столовой Грег предложил мне для начала определить по запаху, какая именно еда стоит на столе.
Я безошибочно уловила запах рыбы, но не могла понять, какой гарнир её сопровождает. Как выяснилось, нас ждали рыбное филе с вареным картофелем и какая-то зелень – опять ничего принципиально нового, но чувство наслаждения было невероятно острым. И рыба, и картофель, оказываясь у меня во рту, будто сами собой расплавлялись на языке, оставляя нежное кремовое послевкусие. А салат из зелени, вкус которой я в принципе никогда не понимала и употребляла лишь изредка по настоянию электронного диетолога, в тот вечер показался мне наиболее уместным дополнением к основному блюду. Я поймала себя на том, что буквально «прислушиваюсь» к вкусу каждого ломтика или порции еды, которую отправляю в рот. У меня накопились десятки вопросов к моему продавцу чувств, но Грег не разрешил мне разговаривать во время еды:
– Некоторые чувства любят тишину, – как обычно, вполголоса, но твёрдо проговорил он. И добавил: – Особенно во время принятия пищи. Погрузись целиком в настоящий момент. Запоминай все возникающие ощущения, представь, будто чувствую не я, а ты сама. После ужина сможем обсудить всё это и многое другое. Я объясню тебе, что именно мы сейчас чувствуем и почему.
«Что именно МЫ чувствуем», – несколько раз повторила я про себя.
Было что-то заговорщическое в этом «МЫ». Нечто совершенно необычное для меня. Я вдруг поняла, что, возможно, ни разу не употребляла местоимение «мы» в том смысле, в котором это сделал Грег. Раньше это слово было для меня просто обобщением: «мы, алéксы», «мы, интернатовцы», «мы, жители Центрополиса», «мы, программисты».
Но в «мы» Грега было нечто большее. В нём звучало «ты и я, вместе». Так, словно это «мы» пролегло между мной и мужчиной неким незримым связующим звеном, которое делало нас сообщниками, объединёнными одной тайной.
Когда наша совместная трапеза закончилась, Грег, наконец, разрешил мне задавать вопросы. Он терпеливо и обстоятельно отвечал на них, стараясь в подробностях описать разновидности своих… точнее, наших ощущений. Объяснял, что для того, чтобы отличать их, человек должен хорошо изучить самого себя.
– Что ты имеешь в виду? Что значит изучить себя? – допытывалась я. – Понимать, как выглядят и как работают внутренние органы? Или мозг? Но я изучала анатомию ещё в интернате, а в колледже мы проходили краткий курс нейрофизиологии, и я прекрасно себе представляю, как устроен человек.
Но Грег сухо засмеялся в ответ:
– В этом и беда всех алéксов: вы фокусируетесь исключительно на физиологии. Но человек – нечто большее, чем набор мышц, костей и нервных волокон.
– У алéксов нет никакой беды, – парировала я. – Это не мы отверженная часть общества. И различия в уровне жизни алéксов и эмпатов говорят сами за себя.
Мне хотелось ещё много всего наговорить Грегу в тот вечер, но когда он решительно снял с моих глаз повязку и убрал своё секретное оборудование, разум мгновенно просигнализировал, что пора остановиться. Зачем подвергать себя риску и нарываться на агрессию? Кто знает, чего ожидать от обиженного эмпата – эти люди совершенно непредсказуемы. Поэтому я быстро сменила тему, зацепившись взглядом за предметы, окружавшие меня.
– А что за изображения висят у тебя на стенах в рамочках? Для чего они нужны, если их вид не меняется и с ними в принципе ничего не происходит, пока ты на них смотришь?
– Изменения не всегда должны происходить во внешнем мире, – ответил Грег. – Внутренние перемены, происходящие в самом наблюдателе, порой гораздо важнее.
Я опять не поняла, о чём он говорит, а Грег тем временем продолжал:
– Все эти изображения – картины, написанные от руки.
– Тобой?
Грег помедлил с ответом.
– Некоторые – мной. Другие – моими близкими. Но есть и те, что написаны моими бывшими клиентами.
Я пригляделась к одной из картин, висевшей прямо напротив меня. Но тщетно я пыталась определить, была ли она написана самим Грегом или кем-то из алéксов, приходивших сюда до меня. Я совсем ничего не смыслила во всех этих цветовых пятнах и мазках.
– И меня ты тоже заставишь рисовать?
Грег фыркнул:
– Ты сама захочешь. В противном случае клянусь и пальцем не пошевелить в этом направлении, – и он поднял обе руки, демонстрируя мне свои ладони. Жест показался мне одновременно смешным и нелепым, и, вероятно, поэтому сильно врезался в память. Почему-то его слова звучали для меня убедительно.
