— Расскажи мне, кто главный в твоём мире злодей? — на ходу придумываю я. — Кто отравляет тебе жизнь и с кем приходится бороться?
— Бороться, — она присылает гогочущий смайл. — Скажешь тоже.
— Значит, ты смирилась?
— Считай, что так.
— Ну, а как же: «Чтобы жить, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость»?
В шутку выдаю цитату Толстого, которую в прошлом году учил для сочинения. Но потом вдруг спохватываюсь, что она может не понять иронию и кидаю вдогонку весёлую рожицу.
— С таким бороться невозможно, — серьёзно отвечает она.
— С каким таким?
— С тупостью и лицемерием.
— И как же ты с этим живёшь?
— Вот так и живу. Или не живу. Не знаю.
— Сильно достаётся?
— Ты не понимаешь! Если вдруг ты подумал, что меня бьют или как-то шпыняют, то очень ошибаешься. То, что я тебе рассказывала, это о другом.
— Хм. Ты нарочно разговариваешь загадками?
— Нет. Но знаешь, есть такая вещь, как чувство собственного достоинства. И бывает так, что унижение, намного оскорбительнее побоев.
— Допустим. Хотя побои, честно признаюсь, тоже не сильно приятная штука.
— Тебя бьют?
— Я их тоже иногда бью.
Снова прилетает смеющийся смайл.
— Моего злодея зовут Люда Орлова, но Люда — это же не круто. Поэтому она называет себя Миланой. Чуешь уровень проблемы?
— И чем же ты ей не угодила?
— Фактом своего существования.
— Вот просто так? Мой злодей Макаров добивался моего подчинения и никак не мог успокоиться, что кто-то рядом с ним дышит тем же воздухом, но не поклоняется ему. А твоя Милана? Чего ей нужно?
— Говорю же, она ненавидит меня за то, что я вообще дышу. Не её воздухом, а в принципе!
— Но почему же ты ей не противостоишь?
— А почему ты не противостоял своему Макарову?
— Я пытался. Но их же много. Так себе аргумент, но всё же. Я ведь не Максимус, чтобы одним взмахом меча отсечь всем разом головы.
— Кто такой Максимус?
— Гладиатор.
— Шикарно. Так вот, я тоже не гладиатор.
— А, знаешь, что я тут подумал, после нашего с тобой разговора?
— Извини, мысли читать пока не умею.
— Когда ты сказала, что у меня данные, я подумал, что, если бы очень сильно захотел, то наверное мог бы сместить Макарова с его звёздного пьедестала, только раньше мне такое в голову не приходило, а теперь уже поздно.
— Почему это поздно?
— Потому что Макаров умер. Забыла?
— И что с того? Король умер, да здравствует король! Что тебе мешает занять его место?
— Ты сейчас шутишь?
— Ничуть.
Я зависаю с ответом и хочу сначала написать, что я не полководец и мне пьедестал Маркова ни каким боком не сдался, но я сам завёл об этом речь и теперь, если соскочу, буду выглядеть болтуном.
— Ты сейчас это так сказала, как будто пытаешься взять меня на слабо.
— Так и есть.
Жду, что добавит хотя бы скобочку — улыбку, но не дожидаюсь. И снова пару секунд торможу.
— Ну, хорошо. Ты меня подловила. Только знаешь, что? Предлагаю пари. Я занимаю пьедестал Маркова, а ты трон своей Миланы. Кто справится первым, тот и победил.
— Пф! Это нечестный спор и неравнозначный. Твой Макаров мертв и воевать потому ни с кем не придётся, а Милана вполне себе жива. И корона к её голове, похоже, прибита гвоздями.
— Между прочим, всё наоборот. У тебя ситуация намного интереснее. Я Макарову уже всё равно ничего не докажу, а у тебя есть возможность увидеть, как твой враг встаёт на колени.
— Ты что детских книжек начитался?
— Не без этого.
— Всё, Глеб, отстань. Как есть, так и есть. Чего ты мне голову морочишь?
— Это ты мне морочишь. Подкинула дровишек в топку, теперь полыхает.
Внезапно присылает голосовое. Смеётся. Смех у неё тихий, немного хрипловатый.
— Ты совсем дурак? Каких ещё дровишек? Нет, правда, давай без вот этого детского сада? Нам обоим не пятнадцать, чтобы считать, что добро побеждает.
— Ладно, хорошо, — пишу я. — Ты как хочешь, а я вызов принял.
Звук её голоса странным образом воодушевляет, я действительно весь загораюсь и готов пообещать сейчас что угодно, просто потому что от её смеха мне тоже становится весело.
— Ну-ну, — отзывается она. — Если не возражаешь, спрашивать, как ты собираешься это делать, я не стану, но с нетерпением буду ждать отчёта. Можно даже фото или видео.
Я собираюсь ответить, что обязательно позабочусь обо всех доказательствах, подтверждающих мои успехи, но в комнату снова входит мама. У неё сбились настройки телевизора и нужно срочно всё вернуть «как было», поэтому приходится торопливо попрощаться. Но всё то время, пока я вожусь с пультом и программами, не перестаю мысленно прокручивать нашу забавную переписку, прикидывая глобальность проблемы и осмысливая, на что же я всё-таки подписался.
Глава 9. Глеб
Моя первая серьёзная стычка с Макаровым пришлась на конец шестого класса. Стояла середина апреля и первые солнечные деньки. Все мальчишки и девчонки, как по команде, поскидывали тёплую одежду и нацепили совсем лёгкие курточки и ветровки, а старшеклассники и вовсе красовались, приходя в школу в одних пиджаках.
Я же пока ещё свой зимний гардероб не сменил и даже носил шапку. Мама очень боялась, что я заболею и ей придётся сидеть со мной на больничном, тратиться на лекарства и водить по врачам, поэтому взяла с меня обещание носить шапку до первого мая. Ей, конечно, было не понять, что тем самым я осознанно подписал себе приговор, поэтому и осознать величину моего подвига не могла. Это я уже потом понял, что люди всегда оценивают поступки других только по себе. Тот, кто не любит сладкое, никогда не увидит в отказе от торта ничего героического, а тому, у кого дома есть собака не понять того, кто нашёл в себе мужество погладить бездомного пса. Люди вообще редко ставят себя на место других.
Мама, например, носила платки круглый год, так что мой подвиг с шапкой для неё подвигом не был.
Мы шли из школы. Я и ещё двое мальчишек, которые на следующий же год свалили из школы из-за как раз Макарова. Они в общем-то были в порядке и ничем особенным перед ним не провинились, кроме того, что общались со мной.
Так вот, Макаров и его шобла пристроились за нами на пути домой. Просто тащились рядом, обзывались и старались посильнее обрызгать из каждой попадавшейся лужи, а мы молчали, чтобы не «обострять». Их было человек пять, все наглые и задиристые: Ляпин, Титов, Журкин, кто-то ещё.
