Увидев парня, я испытала облегчение.
Сюрпризов не будет. В культурном отношении они похожи на нас, пусть со специфическими пониманиями семьи и быта. Но здесь не должно быть проблем. Они с капитаном пожали друг другу руки.
— Рива, — представилась я.
— Наш ксено-этик, — добавил капитан и меня укололо в сердце.
Нужно было другое имя взять… Ладно, никто меня не узнает. Рива — не редкое имя. Не редкое, но… Если меня подадут в розыск, кто знает…
Они расселись, капитану подали кофе, который он с удовольствием пил.
Я сидела рядом, готовая подсказать, как себя вести, если возникнет заминка. Они завели разговор о деле, обменялись последними новостями. В форме шуток, но Лони отвечал настороженно — просто чтобы разговор поддержать. Боится, не пытаются ли его заболтать.
— Это просто вежливость, — прошептала я кэпу на ухо, как когда-то Лиаму, — без двойного дна. Он ничего не замышляет.
Он чуть расслабился. Обменявшись любезностями, они приступили к подписанию договора. Я подсказала несколько нюансов, объяснила, что те или иные пункты означают в контексте расы второй стороны. Для меня это было несложно, но Лони путался.
Наконец, формальности были улажены.
— Подождешь здесь? Я оформлюсь.
Я кивнула, расслабившись в кресле. Они ушли, а я смогла выпить кофе. Мирные звуки повседневной складской жизни успокаивали. Ничего общего с боевым кораблем. Обратила внимание на экран на стене, его включили для посетителей. Сейчас, кроме меня, народа почти не было.
Я чуть не подавилась кофе, когда увидела на экране Лиама.
Воздух застрял в горле.
В белой форме, он почти не изменился. Я своими глазами видела, как ему вонзили кинжал в глотку, но шрам был закрыт высоким воротничком. Звука не было — я не знала, что он говорил. Мне лица хватило.
— Что с тобой? — незаметно вернулся Лони.
Я облилась кофе, когда он взял за плечо.
— Ничего, — торопливо поставив чашку, я вскочила и спиной повернулась к экрану. — Можно идти?
— Ага, — он озадаченно посмотрел на меня, но ничего не добавил.
Я вернулась на корабль и спряталась у себя.
Пугающее лицо стояло перед глазами. Я и так всего боялась. Каждый случайный взгляд, который задержался на мне дольше секунды, вызывал тихий животный страх и холод в животе. Как-то капитан уставился на меня — задумался, а я испугалась, что меня сейчас разоблачат. Теперь еще хуже.
С тех пор, как сбежала я оказалась в информационном вакууме. Ничего не знала ни про Шада, ни про Лиама… Слишком страшно что-то предпринимать. Но сунуть голову в песок и делать вид, что ничего не случилось — глупо. Лучше знать, чего бояться, чем трястись просто так. Нужно поискать информацию.
Долго думала, стоит ли это делать. Вдруг информация о поиске пойдет на главный компьютер корабля, и команда узнает, что я искала? А потом решила: ну и что? Неужели я не могу посмотреть новости о войне?
Начала я с Лиама.
Этот интерес было проще объяснить, если поймают: он одна из главных фигур по итогам войны. В новостях всегда он, о нем говорят, а благодаря скандалу — тем более. Моей фотографии они найти не смогли бы — кому нужна рабыня. Максимум на что они могут рассчитывать: записи из внутренней части корабля, если я случайно попала в обзор на подписании мира. В документах старый снимок. Илария уничтожила обо мне все следы, заметая улики своего позора под ковер…
Я убедила себя, что ничем не рискую, если проверю.
О Лиаме писали очень много.
Я просматривала новость за новостью, ничего не находя интересного. Писали о том поединке, о том, как выжил Лиам. Практически чудом. Рана было очень серьезной. Зря генерал сомневался — он нанес лучший удар из всех возможных в той ситуации. Оценки самого правового момента были осторожными. Больше напирали на его самочувствие, чем на конфликт генерала и Лиама. Обо мне ни слова, словно меня и не было.
Странно. Они не скрывали, что причиной поединка был личный конфликт из-за жены генерала. Только вот кем была его жена и как ею стала — умалчивалось.
Затем я поискала что-нибудь о Шаде. Ничего. Вернее, что-то писали, но о нас — нет. Даже григорианская пресса сделала вид, что меня не существует.
Я растерянно опустила руки, прошлась по своей маленькой каюте, пытаясь понять, в чем дело. В том, что я рабыня? Слишком мелкая сошка, чтобы обо мне писать? Даже песчинка, замешанная в таком скандале, приобретет вес. В чем же дело, почему обо мне забыли?
Может быть, для меня уготована другая судьба? Или прессу контролируют настолько тщательно, что без разрешения она и пискнуть не смеет? Я горько усмехнулась. Как будто может быть иначе, в мире-то, где рабыню лишают голоса, если это не мешает ей работать.
В свободное время я часто лежала в каюте и вспоминала прошлое, глядя в потолок. Во время работы хандрить было некогда, и я старалась занять себя чем угодно.
И я все еще скучала по маме. Наверное, до конца это никогда не пройдет: я буду вспоминать ее, самую дорогую женщину в моей жизни. Хотеть к ней — прилечь на колени, и чтобы мама обняла. Пусть это невозможно, но я останусь ее дочерью, тоскующей по семье и детству.
Хорошо ли это, или плохо, но наша семья не отпускает нас быстро.
Может быть, мы еще встретимся. Когда-нибудь, когда нам обеим будет безопасно встретиться. Когда ни я, ни она не получим за это осуждения. Когда мать и дочь смогут взглянуть друг другу в глаза без страха.
Наверное, поэтому я привязалась к Эмме больше, чем к остальным, хотя старалась не показывать этого. Она была такой сильной и уверенной в себе — внушала уважение.
В тот вечер я тоже выбралась из каюты, чтобы не киснуть в одиночестве и отправилась поискать интересное дельце на корабле. Мы были между первой и второй точкой, и до нее еще было далеко.
Эмма нашлась на складе. Закончив с работой, она развлекалась, бросая в старую пустую бочку из пластика кинжал. Нож не был метательным и из-за плохой балансировки врезался в нее плашмя или рукояткой с гулким звуком.
Эмма не отчаивалась, глаза горели, она раскраснелась и азартно продолжала метать кинжал. Его дизайн о чем-то мне смутно напомнил. Знакомая форма, отделка…
— Откуда у тебя григорианский кинжал? — нахмурилась я.
Похожий я видела у Шантары.
Эмма обернулась. Лицо стало настороженным, словно ее поймали на месте преступления. Я и сама испугалась ее взгляда: если она хранит тайну, которая не должна открыться, ей ничего не стоило меня убить. У нее стальные мышцы, а сердце твердое, как камень. Ей хватит на это сил.
Эмма чуть-чуть смягчилась, заметив, что я оробела.
— Откуда ты знаешь, что он григорианский?
Рабыня Рива хранит свои тайны — не менее страшные, какими бы они ни были у Эммы.
