Когда я подошла к ближайшему магазину, девушка с дверей низко мне поклонилась, улыбаясь. Вблизи я рассмотрела, что кожа равномерно покрыта сероватым гримом, уродующим лицо, а ресницы острижены. Ногти короткие, а под платьем оказалась изуродована и фигура — грудь утянута, на боках накладки, которые делали их шире.
— Рива Эми-Шад! — объявил меня офицер и я испугалась.
Меня впервые представили так громко, жестко и торжественно вне корабля Шада.
На мгновение показалось, что сейчас девушка рассмеется и прогонит меня — ненастоящую госпожу, рабыню. Но она еще ниже поклонилась и изящным жестом пригласила в салон.
Чего здесь только не было!
Наряды из разных уголков вселенной: была одежда и с Иларии. Наши традиционные платья до пола, прямые, с двумя разрезами по бокам и закрытым воротником. И цвета наши, национальные: небесно-голубой, маково-красный.
Я улыбнулась, радуясь, словно встретила гостя, дорогого и редкого. Но улыбка исчезла. Я скучала по дому, но понимала: прошлого не вернуть. Больше я никогда не полюблю дом так, как любила в детстве.
Я отвернулась и просмотрела следующий ряд. Девушка навязчиво улыбалась, изящными жестами рук предлагая то одно, то другое платье, словно немая. Я наугад выбрала несколько, а она, подобрав нужный размер, расстелила их на столе.
Пальцы девушки скользили по шелковым невесомым подолам, показывая красивые складки, сложнейшую вышивку, каждый камешек на отделке пояса. Я расправила платье, и сразу ощутила отвращение — слишком пышное, нарядное, оно напоминало платья офицерских жен со «Стремительного», когда они приезжали к мужьям и те устраивали бал в главной кают-компании.
— Нет, — сказала я.
Она безропотно убрала отвергнутый наряд.
На столе появилось следующее и руки девушки вновь порхали над ним. Светло-розовые юбки из миллиона слоев тончайшей ткани, кант на коротких рукавах, белые цветы на подоле.
— Беру, — сказала я.
Цветы очень понравились — нежные, а главное, не напоминают ни о чем.
Следующее платье. Тоже отвергла. Девушка повернулась и показала на брючный костюм за ней. Брюки напомнили рабскую форму Лиама.
— Нет. Скажите, у вас есть такие же, других цветов? — я расправила отобранное платье. — Почему вы постоянно молчите?
— Она немая, Эми-Шад, — ответил за нее мой солдат. — Это безгласая рабыня.
— Что? — я обернулась. — Безгласая?
— Эми-Шад много провела времени на корабле, — пробормотал офицер. — Рабов, которым не нужен голос, во время войны его лишили. Вы не знаете. Она вам не ответит.
Я потрясенно уставилась перед собой, затем собрала несколько платьев и попросила офицера заплатить. При себе денег у меня не было. Напоминание о войне вернуло меня в чувство.
Говорили при ней, но девушка вежливо улыбалась, словно не слышала, о чем мы говорим. Слуха ее не лишали, я сама убедилась. Я не смогла смотреть ей в глаза.
На «Стремительном» казалось, что я живу в аду.
Ад был заключен в его корпусе, а за ним — счастье и свобода. Оказалось, это не так. Война затронула всех и навсегда изменила всех. Теперь нас обслуживают безгласые рабыни. Где же свобода, равенство, обещанные нам?
Может, и ею заплатила страна, позволила сделать из юной девушки немую и бесправную? Восемь лет на «Стремительном» я провела в яйце. И теперь «скорлупа» треснула, только мир открылся плохой.
— И много таких рабынь?
— Хватает, Эми-Шад, — вздохнул офицер, двигаясь вровень со мной по рядам. — Кто бы захотел работать здесь… Это делают рабы.
— И всех лишают голоса?
— Зачем он им? Требовать свободы?
Слова прозвучали жестоко. Мне казалось, они должны жалеть рабов, ведь Шад освободил меня… И офицер говорит сейчас с бывшей рабыней. Но на Григе такие же нравы, как и везде — жестокие нравы победителя. Проигравшие пусть льют слезы сами.
— Я хочу купить ту рабыню, — неожиданно сказала я. — Купить девушку из магазина. Можно?
Мы остановились. Я сложила руки замком и уперла григорианцу в грудь, словно молила. Мне не по рангу умолять офицера, но и к рангу своему я не привыкла.
Он взглянул на руки, затем в глаза.
— Эми-Шад, ваш муж сказал купить лишь одежду.
Я вздохнула и опустила глаза. Забыла, кто настоящий хозяин.
— Эми-Шад, — примиряюще сказал офицер. — Эта рабыня оценила бы ваше рвение, но иногда лучше оставить все как есть, чем вмешиваться, если вы не собираетесь дело довести до конца. Чем вы ей поможете?
— Я ее освобожу.
— И куда она пойдет? Что будет есть? Ей придется продавать себя, чтобы выжить, а так у нее есть кусок хлеба. Ваше сострадание голос ей не вернет, и семью тоже.
Я не часто прежде видела григорианцев. Только сейчас поняла, что мой офицер — уже пожилой мужчина. Он догадался, почему я прошу о рабыне. Глаза были не добрыми, но в них появилась суровость, с какой смотрят на сыновей и дочерей.
— Пусть она сама распорядится своей свободой, — ответила я. — Не решайте за нее.
— Вы еще слишком молоды, чтобы покупать рабов, — ответил офицер, хотя я по лицу видела, сначала он хотел сказать что-то другое.
На корабле Лиама я каждую минуту мечтала о том, что освобожусь. Если бы мне кто-то предложил — я бы не стала ждать. Ни разу я не думала о том, что буду есть и как доберусь до дома, я бы просто бежала со «Стремительного» в никуда, как тогда, в поле маковника, и радовалась, что могу бежать.
Офицер по-отечески смотрел в глаза. Я не могла поспорить — рабыня в список покупок не входила. Рабыня не может иметь собственных рабов. Сделка недоступна. Простите, Эми-Шад.
Глава 7
На корабль я вернулась, смирившись с несправедливостью.
Офицер был прав. Я должна радоваться тому, что имею. Мне очень повезло.
В каюте было пусто, как и утром — я осталась совершенно одна. Переоделась в новое платье, а старую форму выбросила — мне хотелось проститься со старой жизнью навсегда.
Заняться было абсолютно нечем. Я прилегла на кровать в новом платье, рассматривая обстановку. Григорианцы не сказать, что скромно живут, но скромнее, чем любил Лиам. У генерала должна быть роскошная каюта — и она была неплохой, но и не такой, какими были каюты старшего состава на «Стремительном».
Все в темных тонах: темно-синий, черный. Черные стены создавали немного искаженное пространство и каюта казалась другой формы, чем на самом деле. Я так увлеклась, что пропустила момент, когда пришел мой муж.
Эс-Тирран застал меня врасплох.
Переборка отъехала в сторону, открывая его высокую фигуру — все еще в броне. Он стремительно вошел в каюту — словно на мостик, и я привстала, толком не зная, что делать и как приветствовать его. Как жена? Как григорианка? Как рабыня?
