Ребенок в инкубаторе попытался сжать кулачок.
— Смотри, — прошептала я. — А он боец.
Во мне шевельнулась надежда.
Да, врач очень обтекаемо давала прогнозы и не настраивала на плохое, но я и сама все прочла и понимала. Шансов на то, что ребенок выживет было мало. Но этот слабый жест позволил поверить в благополучный исход. Не счастливый, но хотя бы благополучный.
К нам все-таки подошла врач, заинтересованная моей реакцией. Проверила показатели и снова скрылась в тени.
— Ты ведь знаешь… — прошептала я, у меня сел голос, потому что об этом мы еще не говорили. Но придется. Придется. — Ведь знаешь, что полностью здоровым он, скорее всего, не будет… У сильно недоношенных развиваются болезни.
По пути я потеряла вопросительную интонация и сейчас себе говорила, чем спрашивала его. Я еще сама не привыкла к этой мысли.
Руслан молчал.
Но думал об этом, я уверена. Не знаю, насколько для него важна его месть — так же как раньше или уже не так. Лично у меня не то что старые цели, свет передо мной померк.
— Я отведу тебя, — сказал он.
Не нужно было говорить об этом при персонале. Не нужно. Я шмыгнула носом, уцепилась за руку Руслана и позволила увести себя в палату. Тельце ребенка так и осталось стоять перед глазами.
В палате он не стал включать свет.
Я легла, а Руслан мрачно ходил по палате. Думал о своем. Мне кажется, для него тоже многое изменилось. Очень.
— Ты меня обвиняешь? — спросил он.
— Не знаю. Наверное, нет.
— Не ври, — в голосе были интонации, которых прежде я не слышала. Очень мрачные, практически гробовые. Атмосфера больницы, этой палаты и его энергетики давили на меня, как надгробная плита. — Это ведь я виноват. Двое детей, оба инвалиды. Один приемный, другой родной. Значит, в жизни нагрешил много.
Он сел у кровати, и лбом уткнулся в мои сложенные на груди, безучастные руки.
— Прости.
Если бы извинения что-то меняли… Он извинялся не в первый раз, но с настоящей болью в голосе — впервые. Раньше он думал, что больной или здоровый будет ребенок — плевать, лишь бы подходил к планам. Но в жизни все не так. Может, за это и просит прощения.
Руслан поднял голову, вздохнул.
— Если бы не я, тебя бы не отравили.
— Не говори так. Я верю, что все будет хорошо.
Руслан улыбнулся, поглаживая мой подбородок.
Наверное, у нас еще могут быть дети. Но невероятно ценным для нас стал именно этот.
Он потянулся ко мне и поцеловал в губы. Я уже забыла, как это. И закрыла глаза. В поцелуе не было жажды секса, как прежде. Только желание меня утешить, и я ответила, целуя его, как обезумевшая от жажды припадает к источнику.
— Спи, моя радость, — я удостоилась еще и поцелуя в лоб. — Прости, что раскис. Ты придумаешь имя, завтра его заберут, и я сделаю все, чтобы поставить его на ноги. Ни о чем не волнуйся. Я посижу с тобой, пока не уснешь…
Он нажал кнопку вызова медсестры.
— Принесите успокоительное.
Я хотела было возражать и замолчала. Зачем, если станет легче?
Меня вырубило практически после укола, а когда я открыла глаза в следующий раз, Руслана не было рядом, а в окна светило солнышко. Такое редкое в этот период года.
Я вызвала медсестру, чтобы она помогла мне привести себя в порядок и принять душ. Скорее всего, я тоже сегодня покину клинику.
Подождала минуту, но никто не пришел.
Какого хрена?
Я разволновалась, услышав шум в коридоре — кто-то пробежал мимо палаты. Набросив халат, я вышла из палаты. Это не на шутку меня разволновало.
Тут же от суматохи в коридоре меня отгородил охранник:
— Вернитесь в палату!
— Нет! — я уперлась ладонями в могучую грудь, пытаясь рассмотреть из-за этого «шкафа», что происходит. — Что с моим ребенком?
То, что случилось что-то с ним я ощутила на уровне подсознания и первобытных инстинктов. Уверенность, что он не в порядке.
— Немедленно отвечайте! — проорала я, и прикрикнула на охранника. — С дороги!
И, о чудо, он послушался.
— Позовите врача! — сказала я, оглядываясь.
Больше всего меня пугало, что у персонала вокруг были перепуганные глаза.
— Что с ним? — повторила я, ощущая, как страх прокалывает сердце. — Что случилось с ребенком? Не смейте молчать!
Глава 26
— Вернитесь в палату! — ко мне вышла знакомая врач в маске, надвинутой до самых глаз. — Уберите мать!
Она направилась обратно в реанимацию, а меня попытались остановить медсестры. Охранник позади взял меня за плечи. На несколько секунд я замешкалась — словно налетела на стеклянную стену. Стояла, покачиваясь и боролась с черными нитями обморока, подбирающегося к сознанию. Ее грубость, общая паника — все говорило о критической ситуации.
Я боялась этого момента.
Во мне не осталось мыслей и вообще ничего, кроме голых чувств. И они, звериные и простые, толкали меня на безумства. Я растолкала медсестер, и ворвалась в реанимацию вслед за врачом. Ребенок все еще лежал в инкубаторе — на спинке, разбросав ручки.
Я перевела дыхание, глядя на тельце сына…
В первое мгновение показалось, что ребенка украли. Теперь мной овладели более страшные подозрения.
Захлебываясь плачем, я налетела на инкубатор и прижалась к прозрачной стенке лицом и ладонями. Шум вокруг, крики и персонал — все исчезло. Я не видела ничего, кроме тела на белоснежной пеленке.
От вида крошечного тельца с посиневшей кожей, я чуть не сошла с ума.
От него были отсоединены все проводки.
Я смотрела и знала, что произошло, но надеялась, что это неправда. Надеялась, что сейчас он начнет дышать, а врач скажет, что инкубатор отключили, потому что он окреп и может жить без него… Только внутри все разламывалось от того, что я знаю правду.
— Не-е-т! — я рыдала, уверенная, что не вынесу этого.
Сначала роды, теперь еще одна потеря — мое сердце разорвется.
Сзади подошла врач, она больше не останавливала меня. Я обернулась, собираясь выкрикнуть обвинения ей в лицо, только слова застряли в горле. Я не могла говорить.
С глазами, полными сочувствия, врач спустила маску с губ.
— Мне очень жаль, — омертвевшие губы дрогнули, словно она боится продолжать.
Врач сглотнула, паника в глазах стала глубже.
— Мне жаль… — по тому, как ее глаза наполнялись ужасом, я поняла, что она видит что-то у меня за спиной и обернулась с полными глазами слез.
