В этом городе честный человек — как городской сумасшедший.
Он болезненно прищурился, и я все поняла. Конечно, не знает.
— Вы зря пришли, — глухо ответила я, отворачиваясь. — Начальник полиции, мэр города, прокурор — друзья Руслана. Вы ничего не добьетесь. Уходите. За домом, скорее всего, следят. Сюда могут прийти.
Я потеряла к нему интерес, переживая все, что со мной произошло снова и снова.
Лучше бы со мной случилось то, что и с мамой. Это было не так ужасно.
Это можно было бы пережить.
— Я не могу вас оставить в таком состоянии.
Я приоткрыла губы и какое-то пялилась перед собой, прежде чем ответить:
— Со мной все в порядке.
Просто издержки общения с жестоким мужским миром.
Они меня раздавили, как катком.
— Послушайте, Лилия, я все понимаю, — он наклонился, и я увидела обреченность в глазах, его настойчивость имела личный мотив. — Все знают, чем они занимаются. Похищение девушек, торговля оружием, махинации на черном рынке. Напишите заявление… Кто-то должен попытаться их прижать…
— Нет.
Я вышла из ванной и потащилась в кухню. Может, и хорошо, что он пришел — это привело меня хоть в какое-то чувство.
— Вы ничем не поможете, — повторила я. — А если чего-нибудь добьетесь, вас убьют. Не делайте этого.
Эта настойчивость намекала, что случилось плохое с кем-то из его близких или знакомых, вот он и пытается найти справедливость, а не пересчитывать денежки от хозяина, как Леонард. Только справедливости не существует. Леонард просто понял это раньше.
Я включила чайник и остановилась у темного окна.
Было непривычно тихо для нашего района. Никакого мата, шума драк, воплей сигнализации и даже звона разбитых бутылок.
За домом точно следят.
— Я не буду писать заявление, — сказала я, видя следователя в отражении оконного окна. — Уходите. А когда на обратном пути вас схватят, скажите, что я не стала ничего писать и никого не хочу видеть.
Он разочарованно хлопнул дверью, и я, наконец, осталась наедине со своей болью.
Закипел чайник. Его нужно выключить, но я стояла, глядя в темноту.
Как ушел следователь, я не заметила. Нужно за ним закрыть. Не хочу, чтобы еще кто-то потревожил. Не знаю, что со мной, всегда казалось, что в таких ситуациях люди хотят поддержки. А мне даже думать было отвратительно, что кто-то придет. Не хочу никого видеть. Никого вообще во всем мире. Это либо люди, которых я ненавижу, либо те, кто моей боли не поймет и не разделит — и потому тоже мне не нужны. Те, кто понял бы — их больше нет.
Только бы для мамы сделала исключение. Но та, кто больше всего мне нужна, как раз не придет.
Я направилась к двери, по дороге выключив чайник.
Пить чай не хотелось. Есть не хотелось тоже, хотя желудок по ощущениям был пустым. Я замкнула дверь, прислушалась, но подъезд дышал тишиной. На полке для обуви в прихожей я заметила свернутую газету. Моргнула, не понимая, откуда она здесь и вернулась с ней на кухню.
Число, день недели ни о чем не сказали. Давно перестала их считать.
Но хотя бы месяц тот же.
Взглянула на передовицу. В центре красовалась моя огромная фотография с Русланом. Из оперы. Видно, самый свежий снимок, которым располагала газета.
«Раскол? — кричал заголовок. — Пополнение в семье закончилось катастрофой».
Я закрыла глаза и добрела до стула на кухне. Тащить эту гадость в спальню я не могла, и не прочесть не могла тоже. Раз о моей беде трубят газеты, времени прошло много. Сегодня точно другой день. Не день смерти моего сына.
А какой?
С трудом подчитав, я поняла, что провела в беспамятстве минимум сутки. Может, двое. Я их абсолютно не помнила. Спала? Была в бреду после успокоительных? Вкатили мне немало. И неизвестно чего.
Я перевернула страницу.
На следующей было фото Зверя. Этого не хватало… Снимок, похоже, свежий. Похоже, сделан на том самом перекрестке, где я подралась с Русланом, пытаясь убежать. Зверь тоже там был. Он надел на меня свою куртку. Судя по этому снимку, на котором он вытащил пушку и целился в кого-то за пределами фото, я сумела уйти не без его помощи.
Иначе бы меня Руслан не отпустил.
Кто меня привез?
Я около минуты пялилась на снимок. И где куртка Зверя? Я пришла в ней.
В шкафу и коридоре нет, в ванной куртки тоже не было… Я нашла ее в спальне. Я в ней спала, а затем сняла и сбросила за кровать. Или она сама туда свалилась.
Я достала ее и обняла, сев на кровать. В темноте я чувствовала себя в безопасности, мне было хорошо здесь. Но почему я одна? Они снаружи, следят за мной? Оказалась я здесь точно благодаря тому, что Зверь за меня заступился…
Но заполнив пробелы в памяти, я потеряла интерес и к этому.
Мысли сами возвращались к самым болезненным моментам в жизни, переживая их снова и снова. По бесконечному адскому кругу, который вызывал только боль. Когда мой отец сдохнет и попадет в ад, я хочу, чтобы он испытывал то же самое.
Потому что я уверена, что это сделал он.
Не добился того, чего хотел — я ведь отказалась помогать ему в расправе над Русланом, и получила жестокий урок за дерзость. У него были возможности добавить отраву. Он достаточно влиятельный и устрашающий, чтобы заставить персонал Руслана сыпануть нам с врачом таблеток.
Это просто никто больше не может быть. Именно он виноват в гибели моего сына — и его внука. Единственного, долгожданного мальчика в семье, где они были такой редкостью.
Сволочь.
Сам себе навредил — лишь бы и Руслану тоже.
Сначала он свел мою маму в могилу. Теперь убил моего сына.
Только меня не тронул.
Что ж, это была его ошибка. Потому что пока не отправлю этого сукиного сына на тот свет, я не успокоюсь. Знаете, на что это похоже? Семья уничтожает саму себя. Змея пожирает собственный хвост. Видно, наши гены настолько отвратительны, что природа пытается избавиться от нас всеми путями.
Я оказалась во тьме, и мне нужна цель, чтобы из нее выползти… Неважно, какой она будет.
Еще два дня я тенью бродила по квартире, путая день и ночь. Днем спала. Ночью бродила по комнатам, в голову упрямо лезли воспоминания из детства. Они вытесняли боль, делали ее терпимее. Глаза слезились, в мозгах полный туман, было так хреново, что временами казалось, что я уже умерла и попала в чистилище. Иначе почему ко мне никто не приходит? Почему я одна?
Под конец второго дня ко мне постучали.
Точно, я закрылась.
Уже стемнело, было почти десять. Я сидела в спальне и пялилась в стену, ожидая, когда меня оставят в покое. Но стучали упрямо — десять, двадцать минут, полчаса. Спустя сорок минут периодического стука я вышла к двери.
