– Э! Что не так?
Но я молчком сваливаю к нашим. Сидим ещё час или два, не знаю. Наши уже в ударе. А я больше помалкиваю, потому что с трудом вывожу свое настроение. Потом иду отлить, и следом увязывается Влад.
– Что, Тёмыч, ты из-за Самариной так грузишься? Она тебе что-то сказала сегодня?
– С чего ты взял? – вырывается у меня как-то слишком резко.
Влад пожимает плечами и больше с расспросами не лезет.
– Карту без проблем восстановили? – спрашиваю его, намывая руки.
Влад поднимает на меня глаза. То есть на зеркало над раковинами, но смотрит через отражение на меня. И смотрит так многозначительно, будто что-то знает.
– Не пришлось, – наконец отвечает. – Мне её вернули.
– Ммм, – киваю я.
– Её в номере, в «Хистори», горничная нашла. Ну и передали, видать. А мне потом из клуба позвонили…
Влад продолжает красноречиво сверлить меня взглядом.
А я молчу, только желваки под кожей ходят. Что тут скажешь? Впалился я по полной и Леру впалил… Не знаю, какие у нее могут быть из-за этого проблемы, но если она так сказала, значит, не просто так. Короче, со всех сторон я перед ней отличился. Аж тошнота накатывает.
Отхожу, опускаю руки в сушилку и, не оборачиваясь, спрашиваю Влада:
– Наши уже знают?
– Ну, я никому не говорил. Сказал, что новую сделал, если ты об этом.
– И даже Клео не сказал? – оглядываюсь на него в удивлении.
– Нет. Там и так Ленка уже наболтала…
– В смысле?
– Да мы как-то шли и встретили её… ну, Валерию Сергеевну. Кажется, на другой день после первой лекции. Ну и Ленка ляпнула при ней про этот отель.
– А Лера слышала? – холодеет у меня внутри.
– Да там, по ходу, все слышали. Ленку не знаешь, что ли?
– Вот же коза, – вырывается у меня.
Мы выходим в холл, но я сворачиваю в сторону гардеробной.
– А ты куда?
– Не, я всё. Пора нах хаус[nach hause – домой (нем.)].
– Да ты чего, Тёмыч? Детское ж время.
– Я же Свиридову щас убью, если туда вернусь.
И Влад понимающе хмыкает и протягивает руку.
– Ну ладно, давай тогда.
А я потом всю ночь терзаюсь. Встаю, ложусь, опять встаю. В который раз гуглю Леру. Инфы о ней почему-то мало, и та в основном про её адвокатскую деятельность. Про личное – вообще ничего, кроме того, что она закончила наш универ шесть лет назад. Ну и телефон её у меня теперь есть, хотя наверняка он тоже рабочий. Потом проверю.
Засыпаю с мыслью, что надо с Лерой поговорить. Ну хотя бы извиниться…
18. Лера
Какая же идиотская ситуация!
Надо было сразу всё ему сказать. Расставить все точки. Осадить, привести мальчика в чувство. Хотя в тот момент меня бы кто привёл…
Сама от себя не ожидала такой реакции. И до сих пор, когда вспоминаю этот его поцелуй порывистый, его напор, его жар, краснею как школьница. И отмахнуться не очень-то получается.
Свалился же на мою голову этот Шаламов. Что ему нужно?
Хотя тут как раз понятно что. Непонятно, как себя с ним правильно повести. Либо так, как будто ничего не было: сдержанно, холодно, строго. Либо разъяснить ему, что подобное не должно повториться. Второе, конечно, правильнее, но, чувствую, это будет сложно. Потому что, стоит признать, рядом с ним мне нелегко сохранять самообладание. Не знаю, почему. Стыд ли это, смятение или что-то ещё, не знаю, но это мне мешает. И если на людях, во время тех же лекций и семинаров, я без усилий отсекаю от себя ненужные мысли и эмоции, то наедине… даже не подавить, а хотя бы скрыть волнение – уже задача. Дурость какая-то…
Что он там заявил? Я его ревную? Вот же нахал.
Но самое нелепое то, что все выходные я нет-нет, да опять вспоминаю его выходку. Обедаю, читаю материалы по текущим делам, принимаю душ, пытаюсь уснуть – и вдруг оно всплывает… или, точнее, вспыхивает, заслоняя все прочие мысли. И сразу – внутри, в животе сладко поджимается, к лицу приливает кровь. Ночью – так и вовсе маюсь. Закрываю глаза и вижу его горящий взгляд, его губы в преступной близости. И сердце так глупо трепещет.
А потом вдруг понимаю, почему меня это так разволновало. Ну и продолжает волновать. Потому что это приятно – чувствовать себя желанной. Особенно после слов Марка. Как бы я ни старалась их забыть, Гаевский здорово меня ранил. Подкосил основательно мою женскую самооценку. А в Шаламове я нахожу то, в чем именно сейчас неосознанно нуждаюсь. Это как лекарство. Как психотерапия.
Да, точно, всё дело лишь в этом.
Разжевав самой себе причины своих переживаний, я успокаиваюсь наконец и засыпаю.
* * *
В понедельник возвращаюсь домой поздно. И ещё снизу слышу ругань. Поднимаюсь на свой этаж и обнаруживаю, что скандалят в квартире Зои Ивановны. Судя по голосам, там у неё кто-то наводит разборки. Как минимум, двое – мужчина и женщина.
– Не хочешь по-хорошему, дура старая, – голосит тётка. – Значит, будет по-плохому! Вот подселим к тебе барыгу какого-нибудь. На своей части квартиры я – хозяйка!
– Так оно и есть, – басит мужчина. – Ты, бабка, подумай, оно тебе надо? Мы завтра сдадим наш угол наркоманам и будешь с ними жить, пока сама не сбежишь…
На их крики откуда-то приглушенно лает собака. Что им отвечает сама Зоя Ивановна – не слышно.
И тут подключается ещё один мужской голос, молодой, вежливый, вкрадчивый.
– Зоя Ивановна, миленькая, вы ошибаетесь. Валентина имеет полное право распоряжаться своей долей. В том числе переписать или продать её кому угодно. И наркоманам, и бандитам. И вам придется с ними жить. Только это тяжело и даже опасно. Поэтому в ваших же интересах, миленькая, пойти на наши условия.
До безумия хочется тишины и покоя, как, в общем-то, всегда в конце тяжелого дня. Голова просто раскалывается. И я почти уговариваю себя зайти домой, закрыть дверь и отрубиться до утра, уже и ключ к замку поднесла, но… в последний момент разворачиваюсь и звоню в соседскую дверь.
Вероятно, дочка ее усопшего мужа так жаждет заполучить свои денежки, что готова на всё. Даже вот обратилась к черному риэлтору. То, что именно он там выступает – понятно сразу. Хоть я и не занимаюсь жилищным правом, но мало-мальски знакома с подобными схемами честного отъема жилплощади. Конкретно эта – с подселенцами и бытовым террором – как раз в ходу у черных риэлторов в тех случаях, когда хозяев у квартиры несколько, а договориться не могут.
– Кто там ещё? – ворчит женщина. – Не открывай, Костя. Не до гостей пока.
Я снова звоню, теперь уже долго и требовательно. Щелкает замок, и в просвет показывается недовольное и одутловатое женское лицо. Видимо, Валя собственной персоной. Навскидку ей лет сорок пять, где-то столько же и мужчине, выглядывающему из-за её плеча.
