– Зачем ты так? – оскорбляется он.
– Как? – приподнимаю бровь, будто искренне его не понимаю.
– Ну… трусливыми… обиженными… зачем это? Где я трусил?
– А-а, то есть этот твой спич в мою честь, который начался словами: «Сейчас я напьюсь, наберусь смелости и порву с ней» – это образец мужества?
Марк опять идет пятнами, мнется и, наконец, зло бросает:
– А ты могла бы не подслушивать, а показать, что пришла. Тоже не слишком-то красиво это…
Вот тут мне от его претензии становится даже смешно.
– Ну занеси ещё один пункт в свой список моих недостатков. А теперь скорее вернись и всем об этом расскажи.
– Ты можешь меня хотя бы выслушать?
– Могу, но не хочу. Успокойся, Гаевский. Просто пойми: мне обсуждать твои обиды неинтересно. Это тема вообще мимо меня. Ты лучше правда возвращайся к Соньке, Юльке, мальчикам. Им рассказывай дальше, какой ты весь обиженный. Может, даже кто-то из них смилостивится и тебя приютит. Или к маме с папой вернешься? Ключ только отдать не забудь от моей квартиры.
Я отворачиваюсь и иду к машине. Марк зачем-то тащится следом.
– Лер, ну, давай поговорим нормально? – теперь у него просительный тон.
– Неинтересно, – не оглядываясь и не останавливаясь, бросаю я.
– Да вот всегда ты так! – опять взвивается он. – Потому у нас ничего и не вышло! Ты никогда никого не слушаешь! Ты же у нас одна всё знаешь лучше всех!
Пиликнув сигналкой, открываю дверцу и сажусь на водительское место. Скидываю туфли на шпильках, надеваю разношенные конверсы. Марк вертится рядом, продолжая истерить.
– Тебе всегда всё неинтересно!
– Ошибаешься, Гаевский, – улыбаюсь я. – Не всё и не всегда. Но твоё нытьё и жалобы – это скучнее не придумаешь.
– Высказать свое мнение – это у тебя нытье? – в который раз оскорбляется он.
Потом вдруг хлопает ладонью по крыше моей машины и заявляет с вызовом:
– А знаешь что? Ну и катись! Я ведь правду сказал им. Ты – деревяшка, а не женщина. Во всех отношениях. И в постели – полный ноль. С резиновой Зиной и то удовольствия больше, чем с тобой. Мне ещё медаль надо дать за то, что так долго жил с… бревном. Да, Лера, ты – бревно. Льдина. Бесполое существо. Оно.
– Высказался? Полегчало? Машину мне не калечь, герой.
– Я-то не пропаду! – продолжает он выступать. – Мне найти нормальную бабу – не проблема. А вот ты останешься одинокая, никому не нужная…
– Удачи в поисках нормальной бабы, – улыбаюсь я и поворачиваю ключ зажигания.
Отъезжаю на пару кварталов и сворачиваю в какой-то тенистый, полупустой двор. Глушу мотор. Горло болезненно перехватывает спазмом. Глаза моментально застилают слёзы.
Несколько долгих минут я просто сижу, до белых костяшек вцепившись в руль, и гляжу перед собой невидящим взором. Никакое самовнушение не помогает. Я чувствую себя не просто униженной и несчастной, а полностью раздавленной. Размазанной. Оплеванной.
И дело не только в том, что Гаевский из всех способов расстаться выбрал самый подлый, вылив на меня ушат грязи прилюдно. А ещё и в том, что вся моя жизнь рассыпалась… Даже не так, никакой жизни и не было. Оказывается, всё это иллюзия...
4. Лера
Я, уже не сдерживаясь, реву в голос, подбирая тыльной стороной ладони слёзы. Неужели я была настолько слепа, что ничего не замечала?
Я ведь искренне считала, что мы с Марком – идеальная пара. Да, страсти у нас не кипели, мы не скандалили и не били посуду, как молодожены из соседней квартиры, не сходили с ума от ревности, не трахались как кролики ночи напролёт, не выносили мозг взаимными упрёками. Мы просто жили, уважая интересы и личные границы друг друга.
А, оказывается, он всё это время меня едва терпел…
Мне, может быть, тоже не нравились некоторые его привычки, но я закрывала на это глаза, считая, что идеальных людей всё равно нет, а портить друг другу настроение по мелочам… зачем?
Ведь всё это действительно мелочи, когда в остальном люди сходятся. Вот только никакого остального, как оказалось, у нас с Марком не было.
Его слова стучат в ушах: бревно, льдина, бесполое существо…
Как бы я ни хотела быть выше этих оскорблений, но меня они задели. Даже не задели, а ранили. И очень больно. Как ножом изрезали.
И самое скверное, что не получалось от них отмахнуться. Выходит, он прав? И я – то, чем Марк меня назвал? Ведь только правда колет…
Да, секс в нашей жизни действительно играл второстепенную роль. Но я считала, что так у всех пар, кто не первый год живёт вместе. Может, я чего-то и не знаю.
Марк – мой первый и единственный мужчина. Какого он опыта набрался до меня – я без понятия, не допрашивала. Он намекал как-то, что у него уже бывало и всякое до наших отношений, однако, не встретив у меня любопытства, откровенничать дальше, слава богу, не стал. И вообще я сочла, что он приврал о своих подвигах. Ну, потому что первый наш раз, прямо скажем, оставлял желать лучшего. Но там ладно, спишем на волнение. Но ведь и дальнейший секс всегда напоминал перекус на скорую руку.
Причем как по шаблону. Мы выключали свет, ложились в кровать, с минуту он целовал меня в губы и одновременно мял грудь, потом стаскивал с меня трусики и наваливался сверху, смочив слюной член. Несколько быстрых фрикций – и он откидывался в сторону, потный и пыхтящий. Потом мы по очереди мылись в душе и ложились действительно спать. Никакого возбуждения я не испытывала в помине, потому, наверное, и удовольствия тоже. Но и не скажу, что было противно. Было просто никак. И всё это действо я воспринимала исключительно как обязанность, от которой всё чаще уклонялась. Что правда, то правда.
И да, Марк прав – во многом из-за работы. Терпеть его пыхтения я бы ещё могла, привыкла уже. Но когда утром важная встреча или суд, воровать у сна пусть даже четверть часа не хотелось. А теперь, когда я открыла собственное адвокатское бюро, мне и выспаться-то редко удавалось. Ну какой, к черту, секс?
Хотя… всё это отговорки. Будем честны, я отнюдь не горячая штучка. Но Гаевского это ничуть не извиняет. Все равно он – подонок, тысячу раз подонок! Подлый, трусливый предатель!
Я снова начинаю рыдать…
* * *
Сотовый разрывается, не умолкая, и я его просто выключаю. Вести деловые беседы я сейчас не в состоянии, а говорить с Марком или кем-то еще – не хочу. Меня и так трясёт, как дворняжку под проливным дождем.
В конце концов выезжаю со двора, но еду бездумно, куда глаза глядят. Чувствую – в таком состоянии лучше мне бы вообще не вести. И точно – просто чудом не въезжаю в задний бампер остановившейся на светофоре машины.
Зато сразу перестаю реветь, а вот руки дрожат. Просто ходуном ходят. Нет, так дело не пойдёт. Ещё себя или, не дай бог, кого-нибудь другого угроблю.
